Уроженец села Вейверы Мариампольского уезда и выходец из русско-литовской семьи отставного солдата и прислуги капельмейстера, сам Николай Иванович Ежов в своих анкетах косил под питерца по рождению и под путиловца по происхождению. На самом деле он и впрямь отслужил около пяти лет в Петрограде, но в менее революционном месте: у своего свояка-портного — подмастерьем, прислугой и по совместительству мальчиком-любовником.

Карьерные обстоятельства помотали коротышку Ежова по стране, но несмотря на малый рост (не то 151, не то 154 см), в Алма-Ате, где он трудился замответсекретаря Казахского обкома и заворгделом, его заприметили и из Москвы — глазами Ивана Михайловича Москвина, главного кадровика партии, а значит, и страны*. И вот с 16 июля 1927 года Ежов прописался в аппарате ЦК, на должности помощника заведующего организационно-распределительного отдела ЦК ВКП(б). Через 4 месяца поднялся до замзавотделом, проработал до конца 1929 года. Пробыв с годик в наркомате земледелия (замнаркома), он снова вернулся к любимому делу и около шести лет возглавлял аппаратно-ключевые отделы ЦК — распределительный, затем промышленный (и одновременно планово-торгово-финансовых органов и политико-административный) и, наконец, отдел руководящих органов. И все это в сочетании с детятельностью в комиссиях ЦК по чистке партиии и партконтроля (где его непосредственным начальником был Каганович)!

На XVII съезде партии — «Съезде Победителей» — Ежова избирают в ЦК. Еще более подтолкнуло Ежова наверх «Кировское дело», во время и после которого он хорошо «позачищал» собственно Кремль и распутал «клубок» вокруг Авеля Енукидзе. Сталин назначил его за это с 1 февраля 1935 года еще и секретарем ЦК, курирующим органы (ранее это делал Л. Каганович). Так что карьера у него была пусть и не исключительно, но главным образом партийная, притом аппаратная. Сами этапы этой карьеры делали совершенно логичным ее следующий, внепартийный, пик — назначение 26 сентября 1936 года в Наркомат внутренних дел.

Без этого никак не понять той чуть ли не задушевности и искренней отеческой заботы, которыми так и пышут нижеследующие письма (а точнее, шифровки) к Ежову от Кагановича и Сталина. Когда и о ком они еще так заботились? А речь в них идет о чуть ли не квартальном отпуске Ежова, когда он с июня по октябрь 1934 года, пропуская пленумы ЦК, пролечился в Австрии, Германии и Италии.

НАЛЬЧИК — ЕЖОВУ

Получил твое письмо благодарю. Пленум у нас прошел хорошо, сегодня начался главный. Очень жалею, что ты нездоров и отдыхаешь плохо. Прошу тебя постарайся отдыхать спокойно и уверенно. Несмотря на то, что в КПК и отделе без тебя тяжело, я считаю, что ты должен провести отпуск до конца.
Шлем тебе сердечный дружеский привет. ЛАЗАРЬ.
29/VI.34 г.

(Здесь и далее: РГАСПИ. Ф.17. Оп.167. Д.43)

ВЕНА ПОЛПРЕДСТВО СССР ЕЖОВУ

Прошу сообщить о самочувствии, результаты консультации и определение курса лечения. В дальнейшем прошу регулярно информировать о состоянии здоровья и ходе лечения.
Сердечный привет.  ЛАЗАРЬ.
28/VII.34 г.

Строго секретно
Шифром
БЕРЛИН ПОЛПРЕДСТВО БЕССОНОВУ

Очень прошу Вас обратить внимание на Ежова: он серьезно болен и недооценивает серьезности своего положения. Оказывайте ему помощь и окружите его заботой. Имейте ввиду, что человек он хороший и работник ценнейший. Буду благодарен, если регулярно будете сообщать в ЦК о ходе лечения.
С Т А Л И Н
5.VIII.34 г.

Е Ж О В У

Письмо получил, благодарю за сообщение. Мне передали что ты все еще не спокойно отдыхаешь. Настаиваем на том, чтобы ты использовал представленный тебе отпуск, не нервируя себя желанием поскорее выехать. Надеюсь, что проявишь и в лечении такую же эффективность, как и в работе.

Сердечный привет. КАГАНОВИЧ.
15/VIII.34г.

ВЕНА ПОЛПРЕДСТВО ЕЖОВУ

Имеются сведения что ты собираешься после 25 августа прекратить отпуск и выехать в Москву. Настаиваем на том, чтобы ты провел лечение и отдых заграницей, где это найдут необходимым врачи. Приедешь в Москву после того, как ты окончательно поправишься.
Прошу не нервничать по случаю расходов.
Сердечный привет
КАГАНОВИЧ.
26/VIII.34 г.
(РГАСПИ. Ф.17. Оп.167. Д.44)

28 августа даже Политбюро приняло спецрешение по этому государственной важности вопросу: лечиться, лечиться и еще раз лечиться, на что выдать дополнительную тысячу золотых рублей (и это в стране еще не законченного Голодомора!). А ведь большевики никогда не отличались особой сентиментальностью и уж точно правительственных шифрограмм по поводу чьей-то болезни или усталости (да еще в таком количестве — мы приводим далеко не все) никому не посылалось. А тут — второй человек в партии в то время — Лазарь Каганович, да и сам Сталин, так трогательно и по-отечески трепетно заботятся о здоровье своего подчиненного — Ежевички, как его тогда ласково называл вождь! Зная теперь иезуитский характер Сталина, его умение задолго продумывать кадровые решения, можно предположить, что Ежова уже начинали готовить на должность наркома внутренних дел, о чем он, может быть, даже знал, как и о том, чем это может грозить.

Вообще это благодатная тема «Начальство на отдыхе» Горками Ленинскими далеко не исчерпывается и ждет своего исследователя. Доводилось в разных местах отдыхать и Ежову. Мало того, однажды случай свел его за одним курортным столом с Мандельштамом, в решении «вопроса о котором» он, по просьбе Ставского, так «помог» в 1938 году.

Совместное пребывание на совнаркомовской даче в Сухуме в апреле 1930 года (тогда Ежов был всего лишь замнаркомом земледелия, но зато в самый разгар раскулачивания!) запечатлено в «Воспоминаниях» Надежды Мандельштам: «Сухумский Ежов был скромным и довольно приятным человеком. Он еще не свыкся с машиной, и потому не считал ее своей исключительной привилегией, на которую не смеет претендовать обыкновенный человек. Мы иногда просили, чтобы он нас довез до города, и он никогда не отказывал... По утрам Ежов вставал раньше всех, чтобы нарезать побольше роз для молодой литературоведки, приятельницы Багрицкого, за которой он ухаживал». А в день смерти Маяковского Осип Эмильевич и Надежда Яковлевна остановили разудалые пляски отдыхающих партийцев фразой о том, что «грузинские наркомы не стали бы танцевать в день смерти грузинского национального поэта». Ежов (он был среди отплясывающих) понял, и танцы прекратились.

Еще удивительнее свидетельство о до-московском — алма-атинском — Ежове. Свидетельство бывшего зэка и жителя Алма-Аты Юрия Домбровского: «Многие из моих современников, особенно партийцев, с ним сталкивались по работе или лично. Так вот, не было ни одного, кто сказал бы о нем плохо. Это был отзывчивый, гуманный, мягкий, тактичный человек. Любое неприятное личное дело он обязательно старался решить келейно, спустить на тормозах. Повторяю: это общий отзыв. Так неужели все лгали? Ведь разговаривали мы уже после падения «кровавого режима». Многие его так и называли «кровавый карлик». И действительно, вряд ли был в истории человек кровавее его».

Так в чем же тайна перевоплощения столь гуманного человека и неутомимого танцора в железного наркома, в палача с забрызганными кровью по локоть ежовыми рукавицами? Никакой тайны тут нет — все определяют функция и должность. Конечно, только в том случае, если сам человек абсолютно ничего из себя не представляет, если он только слепой исполнитель своей функции.

Сталин хорошо понимал в кадрах. Для него было очень важно, чтобы, в отличие от Г.Г. Ягоды, тот, кто возглавит НКВД, не имел никаких связей со старой партийной гвардией и военной верхушкой, которые Сталин собирался ликвидировать ежовыми рукавицами Ежевички.

26 сентября 1936 года Ежов был на Политбюро утвержден в должности наркома НКВД. Утверждение на Политбюро было простой формальностью — за сутки до этого Каганович прочитал Ежову телеграмму из Сочи, подписанную Сталиным и Ждановым: «Считаем абсолютно необходимым и срочным делом назначение т. Ежова на пост нарком-внудела. Ягода явным образом оказался не на высоте своей задачи в деле разоблачения троцкистско-зиновьевского блока...»

С 19 по 24 августа того же года в Москве проходил первый открытый политический процесс по делу «Антисоветского объединенного троцкистско-зиновьевского центра» во главе с Г.Е. Зиновьевым и Л.Б. Каменевым. Все 16 обвиняемых были приговорены к расстрелу. Но 10 сентября произошло нечто невероятное — по тому же делу из-за отсутствия «законных оснований» были прекращены следствия в отношении Н.И. Бухарина и А.И. Рыкова. Простить такое Сталин не мог, и судьба Г.Г. Ягоды была решена.

Ежов же успешно провел второй открытый политический процесс по делу «Параллельного антисоветского троцкистского центра» (23 — 30 января 1937 года) и третий — по делу об «Антисоветском правотроцкистком блоке» (2 — 13 марта 1938 года), на котором было вынесено 17 смертных приговоров, в том числе Н.И. Бухарину и А.И. Рыкову. А ведь показушные открытые процессы 1937—1938 гг. — лишь самая верхушка Большого террора, или «ежовщины», когда были арестованы1,7 млн человек и из них около 0,7 млн расстреляны.

Уже в январе 1937 года Ежову присвоили звание генерального комиссара госбезопасности, 17 июля наградили орденом Ленина, одновременно переименовав столицу Черкесии город Сулимов (ранее Батал-пашинск) в Ежово-Черкесск. Пик восхвалений Ежова пришелся на 20 декабря 1937 года, когда в Большом театре отмечалось 20-летие ВЧК-ГПУ-ОГПУ-НКВД.

Мавр, сделавший свое дело, как известно, должен уйти. И 25 ноября 1938 года интерес Сталина к здоровью Ежевички снова усилился: Ежова отрешили от должности наркомвнудела, а 10 апреля арестовали и освободили от всех прочих должностей.

В Сухановке Ежов испытал на себе все собственные нововведения по ужесточению режима и методов допроса с пристрастием. Оказалось, что он и сам отчаянно боялся этого «пристрастия», а потому до суда подписывал все — от мужеложства (о чем он заявил, кстати, по собственной инициативе) до работы в поте лица на всевозможные разведки. Тут-то припомнили ему и шикарный отпуск в Европах в 1934 году: мол, застуканного в венской клинике профессора Ноордена в постели с медсестрой, его шантажировали и заставили работать на немецкую разведку.

От любой шпионской деятельности Ежов на суде отрекся. Судили же Ежова 3 февраля 1940 года в Военной коллегии Верховного суда СССР на закрытом заседании под председательством В.В. Ульриха. И тут он неожиданно взбунтовался — отказался почти от всех показаний, но сказал небезынтересную фразу: «Я почистил 14000 чекистов, но моя вина заключается в том, что я мало их чистил».

На следующий день, 4 февраля 1940 года, его расстреляли.

* Кстати, благодетель Москвин (1890 — 1937) был арестован 14 июня 1937 года, обвинен в шпионаже и даже в участии в масонской организации и расстрелян 27 ноября того же года, т.е. в самый пик могущества Ежова.