Глава шестая
Размышляя над судьбой генерала Власова, анализируя факты его биографии, его
поступки, слова и мысли, легко опровергнуть любую выдвигаемую его врагами или
почитателями версию.
Только безумие нашего времени могло породить мысль о Власове как генерале
ГРУ...
Не был Власов и героем, готовым всем пожертвовать ради русского дела, во имя
Родины...
Но не был он и предателем в том обыкновенном смысле, который вкладывается в
это слово...
Да, зачастую он вел себя не самым подобающим образом.
Да, он говорил одним одно, другим другое.
Но как-то не получается говорить о Власове только как о развратнике, не
удается втиснуть его облик в рамки портрета интригана.
Власов больше тех схем, которые прикладываются к нему.
Он выламывается из этих схем, потому что с точки зрения личной пользы,
комфорта, удобств и гарантий будущей безопасности необъяснимо упорство, с
которым он занимается созданием Русской освободительной армии.
Заниматься этим Власову-предателю не было нужды.
И, конечно же, не нужно изощряться в изобретении фантастических объяснений
этого упорства.
Все очень просто и понятно...
Русскую освободительную армию изобрели сотрудники «Вермахт пропаганды» для
«пропагандного употребления» в 1942 году.
Если попытаться проанализировать эволюцию взглядов прибалтийских немцев,
стоявших у истоков движения, на примере того же Вильфрида Карловича
Штрик-Штрикфельдта, то обнаружится, что его представления о новой ост-политике
ни в коей мере не подменяли национал-социалистической доктрины. Они лишь
предполагали смягчение ее, да и то только на период войны, пока не сломлено до
конца сопротивление Советского Союза...
С этим, рассчитанным на безопасное снабжение действующей армии обновлением
ост-политики, с этой, предназначенной лишь для «пропагандного [233] употребления» Русской освободительной армией и связал
судьбу Власов-предатель.
Но шли дни, шли месяцы...
Согласно пропагандистскому сценарию Власов изображал вождя Русского
освободительного движения. Он принимал игрушечные парады. Он выступал в
Смоленске, в Пскове, в Гатчине...
И постепенно генерал, которого засосали было волховские болота, вдруг ощутил
некую твердь под ногами. Он продолжал барахтаться в трясине, он способен был
засосать в топь других людей, но сам не тонул. Эту вязкую генеральскую силу во
Власове с необыкновенной тонкостью оккультиста ощутил Гитлер, назвавший Власова
«человеком из трясины»...
И наступил момент, когда Власов перестал быть человеком из трясины, а сам
превратился в трясину. Он продолжал изображать из себя песочек в детской
песочнице, где забавляются сотрудники «Вермахт пропаганды», но заменить его был
не способен.
Когда после покушения на Гитлера у военных отобрали руководство Власовским
движением и передали в СС, капитаны фон Гроте и Штрих-Штрикфельдт всячески
отговаривали Власова от контактов с Гиммлером.
Власов отвечал, что теперь он не один, за его спиной — Русское
освободительное движение, и он не может обмануть соратников. О том, что он не
может разочаровать обаятельную Хейди Биленберг, в постели которой потратил
столько сил, убеждая СС в своей готовности к сотрудничеству, Власов своим
«ангелам» не говорил...
Не говорил он и о том, что само Движение ожило, стало самостоятельным и не
может зависеть теперь ни от чьих — в том числе и самого Власова — советов и
пожеланий. «Ангелы» из ведомства Гелена понимали это и сами.
Встреча Власова с Гиммлером, как утверждает Штрик-Штрикфельдт, переменила
все. На Штрик-Штрикфельдта обрушился шквал телефонных звонков и просьб о
встречах от промышленников и из министерства Шпеера.
— Это очень важно и спешно, — говорили они. — Речь идет о том, чтобы получить
информацию о Власовском движении из первых рук. Власову, может быть, удастся
помочь. И нам тоже!
Ну, а Гелен — ему чудом удалось уберечься от репрессий, последовавших после
20 июля! — и не скрывал своего разочарования...
Грустно было не только ему.
«Надежда на возможность преображения каждого человека привела
меня и к Власову, — пишет Штрик-Штрикфельдт в своей книге. — Ею мы питались все
это тяжелое время. И вот эта надежда была мертва. Я сказал [234] Власову, что у меня из-под ног выбита почва и что мои
внутренние силы иссякли».
— Вы напрасно надеетесь, — сказал Власову Штрик-Штрикфельдт. — Ни Гиммлер, ни
Гитлер не переменятся. Слишком поздно ожидать изменения хода войны.
— Если бы Германия продержалась еще 12–15 месяцев, у нас было бы время
создать достаточно мощный военный кулак, — сказал Власов. — Этот кулак с
поддержкой вермахта и малых европейских народов мог бы составить нечто, с чем
Америка и Англия, так же как и Москва, стали бы считаться. Но этого времени у
нас не будет...
— Я вижу только один выход, Андрей Андреевич. Вы должны ехать в Прагу и
обнародовать Манифест. Тогда весь свободный мир услышит о вас. А когда пражские
церемонии закончатся, вы должны уйти, заявив, что национал-социалистическое
правительство не сдержало данных вам обещаний. Только так вы можете заложить
фундамент для будущего развития. Я знаю, что это легко сказать и трудно сделать.
Без сомнения, это приведет вас в лагерь или в тюрьму. Но Русское освободительное
движение будет жить.
— Жалко, что уже нет Зыкова, который мог бы сказать свое слово, — ответил
Власов и сделал паузу, чтобы «домашний святой» мог вспомнить о грустной судьбе
«наркомзятя». — Может быть, еврей нашел бы выход. Он всегда чуял его. А я выходы
искать не умею и не хочу, когда миллионы людей{50} надеются на Власова. Я не могу бросить
их, я должен идти по этому пути до горького конца... [235]
— Он не уйдет от Гиммлера... — выслушав Штрик-Штрикфельдта, сказал
проницательный Гелен. — Значит, сейчас нужно хотя бы не допустить, чтобы СС
забрал и вас. Прежде всего вы должны исчезнуть из поля зрения. Вы поедете в
Померанию, где будете писать историю Власовско-го движения. А там посмотрим... Я
отдам необходимые распоряжения.
Штрик-Штрикфельдту дали адрес поместья в Померании.
«В одинокой усадьбе господина Кортюма меня приняли сердечно.
Кортюм был в курсе дела. Мне предоставили уютную комнату, и я смог сразу
приступить к работе».
— Вильфрид Карлович — моя совесть, — часто говорил Власов. — Когда он меня
убеждает, нет возможности не согласиться с его доводами. В нашем кругу он
выполняет роль домашнего святого. Он — наша святыня. Я твердо убежден, что он
готов ко всему, чтобы продвигать вперед наше задание.
Однако прощание Власова с «домашним святым» прошло сухо.
«Поведение Власова, — свидетельствует Фрёлих, — стало для меня
еще одним доказательством влияния на него советской школы, а именно: не следует
выражать симпатии другу, попавшему в немилость, это ему все равно не
поможет».
|