Она была единственной женщиной, расстрелянной после войны в СССР по приговору суда
...Будь моя воля, я бы никогда не вызывала призраков из ада. Людской
суд уже свершился, зачем тревожить обреченные на вечные муки тени. Но
тени сами, как известно, имеют свойство появляться на рассвете и
закате, чтобы исчезнуть в полдень. Вот только вопрос: во имя чего и
зачем появляются? Чтобы добровольно попросить прощения и, может быть,
обрести наконец долгожданный покой? Или потому, что нам, живым,
хочется, чтобы они хотя бы с того света раскаялись за грехи свои и дали
нам знать об этом?..
Папироса в дрогнувших пальцах
...Летом 1978 года по улице тихого городка с красивым названием Лепель
шла женщина в плаще песочного цвета. С авоськой в руках. Рядом
притормозила машина, из которой вышли люди в штатском. «Вы должны
проехать с нами», — сказали они женщине, которую обступили плотным
кольцом. Та подняла глаза на нежданных попутчиков и попросила папиросу.
«Ни страха, ни волнения, ни слез. До последней минуты», — так расскажет
осенью 2003 года о задержании Антонины Макаровой бывший оперативник
УКГБ по Брянской области Петр Головачев, вместе с белорусскими
коллегами проводивший операцию по опознанию и задержанию военной
преступницы, чей розыск по всему Союзу продолжался свыше 30 лет. Петр
Николаевич вспомнит еще, что руки арестованной, когда та взяла
папиросу, задрожали. Впрочем, эта подробность могла быть и естественной
интерпретацией давних событий. Предположением, как должна повести себя
женщина, больше трех десятков лет выдававшая себя за другого человека и
почти уверовавшая, что причиненное зло останется безнаказанным...
Ведь заглянуть в ее закрытую наглухо душу было практически невозможно —
ни тем, кто в конце 1941–го стоял под прицелом ее безжалостного
пулемета. Ни тем, кто отдавал ей короткие команды «пли» и подносил
после очередного расстрела стакан водки. Ни тем, кто в мирное время жил
с ней под одной крышей, называя ее женой и матерью. Ни даже тем, кто по
долгу службы на допросах, когда чудом уцелевшие свидетели давних
преступлений опознали в постаревшей Антонине Макаровне палача Тоньку и
отпираться ей стало бесполезно.
Зигзаг
Механизм предательства — хрупкая грань, отделяющая человека с совестью
от того, кто самолично истребил в себе этот незримый, но чуткий
показатель человечности — во все времена будет оставаться требующим
философского осмысления феноменом. Почему одни остаются людьми, а
другие переступают незримую черту? Где предел, где порог? У каждого
свой или все–таки есть общий знаменатель мужества?.. Много повидавший
на своем веку следователь ГБ Головачев имел право на жалостливо–горький
вздох — юная Тоня ведь не была извергом от рождения. Наоборот, с
детства мечтала быть храброй и отважной, как верная соратница Чапаева —
Анка–пулеметчица. Правда, когда пришла в первый класс и учительница
спросила ее фамилию, вдруг оробела. И пришлось смышленым сверстникам
прокричать вместо нее: «Да Макарова она». В смысле, что дочка Макара по
фамилии Панфилов. Учительница так и записала новенькую в журнал,
узаконив неточность и в дальнейших документах. Эта путаница–то и
позволила впоследствии страшной Тоньке–пулеметчице столь долго уходить
от розыска. Ведь искали ее, известную со слов выживших жертв, как
москвичку, медсестру, по родственным связям всех Макаровых Советского
Союза, а не Панфиловых.
Закончив школу, Антонина подалась в Москву, где и застало ее 22 июня
1941 года. Девушка, как и тысячи сверстниц, попросилась на фронт
добровольцем–санинструктором, чтобы выносить с поля боя раненых. Кто ж
знал, что ждут ее не романтично–киношные перестрелки с трусливо
убегающим при первом залпе неприятелем, а кровопролитные изматывающие
бои с превосходящими силами немцев. Газеты и репродукторы ведь уверяли
в другом, совсем в другом... А тут — кровь и грязь страшного вяземского
«котла», в котором буквально за считанные дни войны сложили головы
более миллиона красноармейцев и еще полмиллиона попали в плен. Она
оказалась в числе того полуживого, умирающего от холода и голода,
брошенного на растерзание вермахту полумиллиона. Как она выбралась из
окружения, что испытала при этом — известно было лишь ей и Богу.
Впрочем, выбор у нее все же был. Правдами и неправдами вымаливая ночлег
в деревнях, в которых уже стояли верные новому режиму полицаи, а в
других, наоборот, тайно группировались готовящие дать бой немцам
партизаны, в основном окруженцы из Красной Армии, она добралась до
Брасовского района тогдашней Орловской области. Тоня выбрала не густой
лес, где подобные ей спасшиеся бойцы создавали партизанские отряды, а
ставший оплотом национал–социалистской идеологии и «нового порядка»
поселок Локоть. Пожалуй, о Локте и омерзительной истории, произошедшей
здесь в 1941 — 1943 годах, надо рассказать подробнее. Тем более что
долгое время эта одиозная страница была закрыта для массового изучения.
Свастика над Локтем
На всем своем протяжении российская история, как, впрочем, и мировая,
не обходится без парадоксов, будто нарочно подстроенных контрастов и
роковых совпадений. В начале XX века Локоть был не простым поселком, а
личным имением великого князя Михаила Романова. И славился заведенными
высочайшими особами достопримечательностями: роскошной липовой аллеей,
дивным яблоневым садом, разбитым в виде двуглавого орла. А еще более —
конезаводом, расцветавшим и при советской власти. Правда, к осени 1941
года от породистых рысаков и сортовых яблонь мало что осталось — потому
пустующую конюшню полицаи и превратили в тюрьму.
Созданная в подвале конезавода темница в качестве карательного органа
входила в состав так называемой «Локотской республики». Сегодня в
литературе можно найти обнародованные историками факты об этой
коллаборационистской структуре изменников, сформированной в поселке в
ноябре 1941 года, — после того как Локоть вместе с соседними
населенными пунктами (нынче Локоть входит в Брянскую область) был
оккупирован вермахтом. Инициаторами подобного «самоуправления» со
статусом, который Гиммлер определил как «экспериментальный», стали
бывшие советские граждане: 46–летний Константин Воскобойник и 42–летний
Бронислав Каминский. Первый в 1941–м преподавал физику в здешнем
техникуме, второй работал инженером на местном спиртзаводе. Оба — с
высшим образованием, бывшие участники гражданской войны, воевавшие в
Красной Армии, впоследствии в начале 30-х репрессированные и отсидевшие
свои сроки по политическим статьям в северных лагерях. В частности,
Бронислав Каминский был арестован в 1930 году по делу так называемой
Трудовой крестьянской партии, главным фигурантом которой являлся
известный экономист, теоретик «крестьянского социализма» Александр
Васильевич Чаянов. После заключения Каминский и Воскобойник, надев
форму лояльных совслужащих, ежедневно с надеждой смотрели на Запад.
Помните ильфовское высказывание «Запад нам поможет»?.. Точнее, горькая
правда. Была в СССР «пятая колонна», была. И как только появились танки
Гудериана, немало этих вполне правоверных «совслужащих» пошли в
бургомистры, старосты, полицаи. Немало таких нашлось и в Локте. Была
здесь и особенность. Именно в Локте нашлись идейные антисоветчики: с
«программами» и экономическими «платформами». Генерал Гудериан,
командующий группой армий «Центр», был приятно удивлен — добровольцев
на палаческие должности было так много, что пришлось запрашивать
Берлин. Впору было проводить конкурс... Пока Красная Армия сражалась в
Подмосковье, в неглубоком тылу уже кипела работа изменников...
Одержимые идеей служения «великому фюреру и рейху», Воскобойник и
Каминский добились аудиенции у генерала Гудериана и уже 25 ноября 1941
года обнародовали «Манифест Российского освободительного движения» —
первый, по мнению исследователей, программный документ предательства,
главным тезисом которого был такой: «Полное физическое уничтожение
коммунистов и жидов». Правда, Воскобойнику недолго пришлось претворять
свои идеи в жизнь: на рассвете 8 января 1942 года партизаны-чекисты под
руководством командира А.Сабурова во время конного рейда по немецким
тылам ворвались в поселок Локоть. И, окружив фельдкомендатуру, полицию
и общежитие гидромелиоративного техникума, где разместились делегаты
собранной Воскобойником «первой учредительной конференции Русской
национал–социалистской партии», отправили предателя на тот свет. А вот
выпускнику Петербургского университета, сыну немки и поляка Брониславу
Каминскому повезло: удостоенный аудиенции у самого Гиммлера, он был
назначен обер–бургомистром «Локотского округа самоуправления» с
численностью населения примерно 600 тысяч человек и, даже несмотря на
своё не вполне «арийское происхождение», получил звание бригаденфюрера
СС и генерал–майора войск СС, а потом Железный крест первого класса.
За период существования «Локотской республики» с октября 1941 по осень
1943 года мерзавцы, щеголявшие орлами и свастикой на кокардах,
распустили колхозы и вернули частную собственность на землю. В Локте
шла фантастическая жизнь: был театр, выпускалась газета «Голос народа».
И каждый вечер шли расстрелы. После гибели соратника Каминский даже
попытался переименовать Локоть в Воскобойник, но в Берлине новый
топонимический титул не одобрили. Русская освободительная народная
армия (РОНА) — также детище Воскобойника и Каминского. По данным
российских исследователей, весной 1943 года РОНА состояла из 5 полков,
насчитывая согласно разным источникам от 10 до 12 тысяч человек, 24
танка Т–34, 36 артиллерийских орудий, 8 авто– и бронемашин, мотоциклы.
Хорошо вооруженная бригада РОНА вела постоянные карательные атаки
против местных партизан. С наступлением Красной Армии в августе 1943–го
части РОНА вместе с присоединившимися к ним беженцами (некоторые ученые
называют цифру 30 тысяч человек) покинули Брянщину и переместились в
белорусский Лепель на Витебщине, где Каминский получил назначение
бургомистром города. Следующим пунктом дислокации предателей,
отступающих под натиском советских дивизий, стало Дятлово на
Гродненщине. Конец созданной в Локте РОНА был бесславным: в августе —
сентябре 1944 года бригаду Каминского бросили на подавление начавшегося
в Варшаве восстания. Но подчиненные полуполяка по крови, нациста по
убеждению, так увлеклись мародерством и грабежами среди польского
населения, невзирая на ограничительные инструкции Гиммлера, что гестапо
по личному указанию того же Гиммлера было вынуждено провести в конце
сентября 1944 года операцию по ликвидации Каминского, списав
впоследствии эту акцию на «польских партизан».
Малоизвестная страница военной истории, но ее, как слова из песни, также не выкинешь.
...Вот в эту–то «Локотскую республику», где хватало патронов и хлеба,
пушек и масла, и прибрела в конце 1941 года сделавшая свой
окончательный выбор Тонька Макарова. Её принял лично Каминский.
Разговор был коротким, почти как в «Тарасе Бульбе». «Веришь?
Перекрестись. Хорошо. Как относишься к коммунистам?» «Ненавижу», —
твердо ответила верующая комсомолка. «Стрелять можешь?» «Могу». «Рука
не дрогнет?» «Нет». «Иди во взвод». Через день она присягнула «фюреру»
и получила оружие — пулемет. Всё!
Палач в юбке
Говорят, перед первым расстрелом Антонине Макаровой дали стакан водки.
Для храбрости. После чего это стало ритуалом. Правда, с некоторым
изменением — во все последующие разы выпивала она свою пайку уже после
расстрела. Видимо, боялась на нетрезвую голову растерять в прицеле свои
жертвы.
А таких при каждом расстреле было не меньше 27 человек — ровно столько вмещалось в служившее тюремной камерой стойло конюшни.
«Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые. Менялось только
их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек
— столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в
500 метрах от тюрьмы у какой–то ямы. Арестованных ставили цепочкой
лицом к яме. На мес
то расстрела кто–то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде
начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока
замертво не падали все...» Из протокола допроса Антонины
Макаровой–Гинзбург в июне 1978 года.
Наверное, это прозвучит цинично и даже кощунственно, но детская мечта
Тоньки исполнилась: она, почти как чапаевская Анка, стала пулеметчицей.
И даже пулемет ей выдали — советский «максим». Нередко, для большего
удобства, она основательно целилась в людей лежа.
«Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно
мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь поближе, а
кое–кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не
мучился. Иногда у нескольких заключенных на груди был подвешен кусок
фанеры с надписью «партизан». Некоторые перед смертью что–то пели.
После казней я чистила пулемет в караульном помещении или во дворе.
Патронов было в достатке...» Из протокола допроса Антонины
Макаровой–Гинзбург в июне 1978 года.
Символичное совпадение: назначенная ей за службу плата равнялась 30
маркам. Во всех смыслах Иудина награда, что поразило даже видавшего
виды следователя КГБ Леонида Савоськина, который вел допросы
арестованной «исполнительницы приговоров». Так Макарова официально
именовалась в документах РОНА. «Не всем русским полицаям хотелось
мараться, они предпочли, чтобы казни партизан и членов их семей
совершала женщина. Макаровой дали койку в комнате на местном
конезаводе, где можно было ночевать и хранить пулемет». Это из
следственного дела.
Там ее однажды и застала бывшая квартирная хозяйка из деревни Красный
Колодец, у которой довелось ночевать выбирающей свою дорогу в жизни
Антонине, — та как–то пришла в сытый Локоть за солью, едва не угодив
здесь в тюрьму «республики». Испуганная женщина попросила
заступничества у своей недавней постоялицы, которая и привела ее в свою
каморку. В тесной комнатенке стоял до блеска начищенный пулемет. На
полу — корыто для стирки. А рядом на стуле аккуратной горкой была
сложена выстиранная одежда — с многочисленными дырками от пуль. Заметив
замерший на них взгляд гостьи, Тоня пояснила: «Если мне вещи у убитых
нравятся, так снимаю потом с мертвых, чего добру пропадать: один раз
учительницу расстреливала, так мне ее кофточка понравилась, розовая,
шелковая, но уж больно вся в крови заляпана, побоялась, что не отстираю
— пришлось ее в могиле оставить. Жалко».
Услышав такие речи, гостья, забыв о соли, попятилась к дверям, на ходу
поминая Бога и призывая Тоньку окститься. Это вывело Макарову из себя.
«Ну раз ты такая смелая, что же ты помощи–то у меня просила, когда тебя
в тюрьму вели? — закричала она. — Вот и погибала бы по–геройски!
Значит, когда шкуру надо спасти, то и Тонькина дружба годится?» Есть
такая пословица: «У каждого Егорки — свои отговорки»...
День за днем Тонька–пулеметчица продолжала регулярно выходить на расстрелы. Исполнять приговоры Каминского. Как на работу.
«Мне казалось, что война спишет все. Я просто выполняла свою работу, за
которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и
членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать.
Хотя обстоятельства одной казни помню — перед расстрелом парень,
приговоренный к смерти, крикнул мне: «Больше не увидимся, прощай,
сестра!..» Из протокола допроса Антонины Макаровой–Гинзбург в июне 1978
года.
Она старалась не запоминать тех, кого убивала. Ну а все те, кто чудом
уцелел после встречи с ней, на всю жизнь запомнили Антонину Макарову.
Будучи уже 80–летней седенькой старушкой, жительница Локтя Елена
Мостовая рассказывала журналистам, как полицейские схватили ее за то,
что она рисовала тушью партизанские листовки. И бросили в конюшню
неподалеку от карательницы с ее пулеметом. «Электричества не было, свет
— только тот, что из окошка, почти полностью заложенного кирпичом. И
только один просвет — если встать на подоконник, то можно заглянуть и
увидеть мир божий».
Страшные воспоминания навсегда врезались в память и другой местной
жительницы — Лидии Бузниковой: «Стон стоял. Людей набивали в стойла
так, что нельзя было не то что лечь, даже сесть...»
КГБ идет по следу
Когда в Локоть вошли советские войска, Антонины Макаровой и след
простыл. Расстрелянные ею жертвы лежали в ямах и уже ничего не могли
сказать. Уцелевшие местные жители помнили только ее тяжелый взгляд, не
менее страшный, чем прицел «максима», и скудные сведения о пришлой:
примерно 21 год от роду, предположительно москвичка, темноволосая, с
угрюмой складкой на лбу. Такие же данные приводили и проходящие по
другим делам арестованные пособники немцев. Более детальных сведений о
загадочной Тоньке не было.
«Розыскное дело Антонины Макаровой наши сотрудники вели тридцать с
лишним лет, передавая его друг другу по наследству, — ветеран КГБ Петр
Головачев уже не боится раскрывать карты давнего дела перед
журналистами и охотно вспоминает похожие на легенду подробности. —
Периодически оно попадало в архив, потом, когда мы ловили и допрашивали
очередного предателя Родины, оно опять всплывало на поверхность. Не
могла же Тонька исчезнуть без следа?! За послевоенные годы сотрудники
КГБ тайно и аккуратно проверили всех женщин Советского Союза, носивших
это имя, отчество и фамилию и подходивших по возрасту, — таких Тонек
Макаровых нашлось в СССР около 250 человек. Но — бесполезно. Настоящая
Тонька–пулеметчица как в воду канула...»
А ей, как оказалось, просто везло. Хотя, что такое, по большому счету, везение?..
Нет, она не перебралась в конце 1943–го из Локтя в Лепель вместе с
двинувшейся вслед за немцами «русской бригадой СС» во главе с
Каминским. Еще ранее она умудрилась подхватить венерическую болезнь.
Ведь не одним стаканом водки глушила она послерасстрельные будни.
Сорокаградусного допинга оказывалось недостаточно. А потому в шелковых
нарядах со следами от пуль она шла «после работы» на танцы, где плясала
до упаду с меняющимися, как стекла в калейдоскопе, кавалерами —
полицаями и офицерами-мародерами из РОНА.
Странно, а может, и закономерно, но немцы решили поберечь свою
соратницу и отправили подхватившую срамной недуг Тоньку на излечение в
тыловой госпиталь. Так она оказалась в 1945 году под Кенигсбергом.
...Уже доставленная под конвоем в Брянск после ареста в Лепеле Антонина
Макарова–Гинзбург рассказала ведущим дела следователям, как ей удалось
при приближении советских войск бежать из немецкого госпиталя и
выправить чужие документы, по которым она и решила начать новую жизнь.
Это — отдельная история из жизни хитрой и изворотливой бестии.
В абсолютно новом обличье она и предстала в апреле 1945 года в
советском госпитале в Кенигсберге перед раненым сержантом Виктором
Гинзбургом. Ангельским видением, юной медсестричкой в белоснежном
халате явилась в палату — и радующийся выздоровлению фронтовик влюбился
в нее с первого взгляда. Через несколько дней они расписались, Тоня
взяла фамилию мужа. Вначале молодожены жили в Калининградской области,
а затем переехали в Лепель, поближе к родине мужа, ведь Виктор
Семенович был родом из Полоцка, где от рук карателей погибла его семья.
От рук таких же мерзавцев, как и его нынешняя любимая жена Антонина. Но
не знал несчастный Гинзбург о прошлом своей жены. Узнал бы — не
выдержало бы сердце...
В тихом Лепеле, где почти все знают друг друга и здороваются при
встречах, чета Гинзбургов и проживала благополучно до конца
семидесятых. Настоящая образцово–показательная советская семья: оба
ветераны Великой Отечественной, прекрасные труженики, растят двух
дочерей. Льготы, стол заказов, орденские планки на груди в праздничные
дни... Портрет Антонины Макаровны, как вспоминают старожилы Лепеля,
украшал местную доску Почета. Да что там говорить — фотографии четы
ветеранов даже были в здешнем музее. Это потом, когда все разъяснилось,
один из снимков — женский — пришлось спешно изымать из музейных фондов
и отправлять на списание с непривычными для музейщиков формулировками.