Восстание в Праге и других районах Богемии в
мае 1945 года было крупным событием в истории второй мировой войны в
Чехии. По словам Бартошека, это восстание "имело прежде всего огромное
морально-политическое значение для нашей национальной жизни", дав
чешскому народу в последний час возможность внести свой, пусть
крохотный вклад в победу над Германией{515}. Всего полтора года назад,
16 декабря 1943 года, президенту Бенешу пришлось молча выслушать в
Москве язвительное замечание Молотова насчет отсутствия сопротивления в
протекторате{516}. А теперь чешский народ, как выразился Бенеш, тоже
доказал свою "готовность к сопротивлению". Восстание вспыхнуло почти
спонтанно, оно было направлено прежде всего против "немцев" —
оккупантов и "врагов на протяжении трех столетий". Но за ширмой
вооруженной борьбы против внешнего врага скрывалась внутриполитическая
борьба за будущее устройство страны между демократическими партиями и
коммунистами, которые, возлагая свои надежды на Советский Союз,
стремились к социалистическим преобразованиям в обществе{517}. В этом и
следует искать истоки тезиса об "освободительной миссии Советской армии
в Чехословакии". Официальная версия гласит, что население Праги под
руководством коммунистической партии поднялось против фашистских
оккупантов, а когда борьба вступила в критическую стадию, в город в
последнюю минуту ворвались танки советских 3-й и 4-й гвардейских
танковых армий генералов Рыбалко и Лелюшенко, освободили Прагу и — что,
вероятно, еще существеннее — довели до победного завершения первый этап
"народно-демократической [192] революции"{518}. Так были скреплены
вечный союз между СССР и Чехословакией и братские узы обоих народов. Между
тем, восстание в Праге началось утром 5 мая 1945 года, а передовые
части 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева достигли
города только через четыре дня, утром 9 мая. Если мы хотим понять роль
РОА в пражских событиях, нам следует разобраться в военном положении до
и после ее вмешательства. Когда 6-7 мая 1-я дивизия генерал-майора
Буняченко вступила в бои на стороне повстанцев, чехи находились в
бедственном положении. 3-я американская армия, находившаяся у Пльзеня,
в 70 километрах западнее Праги, к этому моменту приостановила свое
движение. Войска 1-го Украинского фронта стояли севернее линии Дрезден
— Горлиц в 140 километрах от города, войска 2-го Украинского фронта — у
Брюнна в 160 километрах, а войска 4-го Украинского фронта — у Оломоуца
в 200 километрах от Праги{519}. Англичане и американцы не откликались
на отчаянные призывы чехов о помощи (более того, американцы в занятом
ими районе даже препятствовали населению в стихийной поддержке
повстанцев), а советские войска были слишком далеко и не могли
вмешаться. Поэтому 1-я дивизия РОА оказалась единственным источником
помощи для повстанцев, и значение этой помощи трудно переоценить. Приведем
свидетельства двух чешских очевидцев событий. Бывший член Чешского
национального совета доктор Махотка пишет, что вмешательство власовской
армии оказалось "решающим", существенно изменив военное положение в
Праге в пользу повстанцев и сильно приободрив население. В
те часы, когда нам не помогли ни американцы, ни англичане, ни
советские, когда никто не откликался на наши бесконечные просьбы по
радио, они единственные поспешили к нам на помощь{520}. По мнению
полковника Чехословацкой народной армии доктора Степанека-Штемра, в мае
1945 года начальника отдела связи 1-го Чехословацкого корпуса, главной
заслугой власовцев было то, что сохранилась старая историческая
часть города и большая часть населения осталась целой и невредимой...
Несомненно, именно благодаря участию власовцев в восстании на стороне
чешских [193] патриотов — хотя бы и продолжавшемуся всего несколько
часов — Прага была спасена от разрушения{521}. В этой связи
Степанек-Штемр ссылается на публикации прежних лет{522}, в которых
"войскам РОА отводилась ведущая роль в освобождении одного из
крупнейших городов Европы" и говорилось о том, что они "в 24 часа
очистили город от немцев". Он называет эти публикации "исторически
достоверными и правдивыми", противопоставляя их клевете просоветских
чешских авторов. Когда в ночь на 8 мая 1-я дивизия РОА
преждевременно прекратила военные действия, положение повстанцев опять
осложнилось, хотя и ненадолго и лишь в отдельных местах. Прекращение
боев и вызванное этим уныние повлияли на решение ЧНС вступить в
переговоры с немецким командующим генералом Туссеном и заключить,
наконец, соглашение о беспрепятственном отходе немецких войск и
учреждений и об условиях сдачи немцами оружия Чехословацкой
национальной армии{523}. Этот эпизод в просоветской исторической
литературе трактуется как грубая ошибка и даже как измена "принципам
освободительной борьбы" в Праге{524}. Но Пражское восстание с самого
начала было, как указывают различные авторы, "ненужным" и
"излишним"!{525}, а к этому моменту, когда немцы ввиду капитуляции
вермахта думали лишь о том, как бы поскорее и без препятствий добраться
до позиций американской армии, и вовсе потеряло всякий смысл и могло
лишь осложнить идущую полным ходом капитуляцию. Таким образом, протокол
об условиях капитуляции немецких вооруженных сил, который 8 мая в 16.00
подписали председатель ЧНС профессор Пражак, его заместитель коммунист
Смрковский{526}, доктор Котрлий, капитан Неханский, генерал Кутлвашр и
подполковники Бюргер и Каданька, а также генерал Туссен, полностью
отвечал интересам Праги и ее жителей^. Этот документ никак нельзя
счесть оскорбительным для чешской стороны. Кстати, примеры соглашений о
беспрепятственном отводе вражеских гарнизонов можно найти и в более
ранних войнах. Так, в 1813 году одержавшие победу русские и прусские
войска обеспечили французским гарнизонам крепостей Торн и Шпандау
беспрепятственный отход на почетных условиях и даже без сдачи
оружия{527}. Назвать
эту капитуляцию "постыдным актом" могли лишь те, для кого соображения
престижа оказались дороже судьбы старинного города и его жителей, для
кого было важно физически добить уже ...../194] сдавшегося врага и
нажить на этом политический капитал. А Советскому Союзу, присвоившему
себе славу освободителя Праги, просто ничего не оставалось, как
дезавуировать соглашение, обеспечивавшее немецким войскам
беспрепятственный отход из Праги на запад до вступления туда советских
частей. Советские симпатии оказались при этом на стороне так называемых
"патриотических народных сил", представлявших собой, по определению
немецкого очевидца событий, по большей части "вооруженных
подонков"{528}, которые, невзирая на соглашение о капитуляции, 8 мая
продолжали стрельбу. Это местами задерживало продвижение немецких
войск, но боевых действий все же не вызвало. 9 мая в 4.40 в Прагу вошли
танки 1-го Украинского фронта. Назначенный комендантом города
генерал-майор Зиберов, передовой отряд которого на рассвете прорвался в
центр и захватил мосты через Влтаву, не обнаружил "организованного
сопротивления"{529}, а к 10.00 с последними очагами сопротивления в
Праге было покончено{530}. Доктор Степанек-Штемр совершенно справедливо
замечает, что "Прага... фактически... была освобождена от немецких
войск уже утром 8 мая" и советские танки вошли "в уже освобожденную
Прагу"{531}. Утверждение, будто Прага была освобождена войсками
Красной армии, диктуется исключительно соображениями
политико-пропагандистского характера, а держится этот тезис лишь за
счет умолчания исторической роли 1-й дивизии РОА в пражских событиях
6-8 мая 1945 года и благодаря дискредитации соглашения ЧНС с немецким
командующим от 8 мая. В этой связи интересно взглянуть, как оценивают
роль РОА в пражских событиях советские авторы в тех случаях, когда они
отказываются от метода умолчания. Гончаренко и Шнайдер в статье в
армейской газете "Красная звезда" просто переиначивают исторические
факты, утверждая, что Гитлер "бросил на подавление восстания армию
предателя Власова"{532}. Этой же концепции придерживается
"Чехословацкий военный атлас", изданный министерством национальной
обороны Чехословакии совместно с Академией наук: в специальной карте
Пражского восстания власовцы, выступление которых все же не удалось
проигнорировать, обозначены той же синей краской, что и
"немецко-фашистские войска". Командующий 1-м Украинским фронтом маршал
Конев ограничивается лишь кратким сообщением о взятии в плен Власова и
"дивизии генерала Буняченко" к юго-востоку от Праги, но ничего не пишет
о предшествовавших этому боях в чешской столице{533}. По версии
генерала армии Лелюшенко, командующего 4-й гвардейской [195] танковой
армией, "банда Власова" была полностью разбита у Хемница (!){534}.
Генерал армии Штеменко, после войны — начальник Генштаба Советской
армии, хотя и прибегает к оскорбительным прозвищам, говоря об
"отщепенцах", о "готовых на все головорезах", все же пишет, что
"некоторые власовцы вошли в Прагу", "когда там назревало время
решительного восстания против немецких оккупантов", что "некоторые
группы власовцев по своей инициативе" вступили в борьбу, хотя Чешский
национальный совет якобы и слышать не хотел об их помощи{535}.
Разумеется, все документы, связанные с этими событиями (соглашение
группы "Бартош" с Буняченко 5 мая, а также договор ЧНС с ним 7 мая и
соглашение ЧНС с генералом Туссеном) в корне подрывают версию об
освободительной роли Красной армии. И отношение советских
представителей к членам РОА и даже к членам ЧНС после занятия Праги
советскими войсками свидетельствует, что они понимали это с самого
начала. Вскоре
после вступления в город генерал Рыбалко прибыл на заседание ЧНС, чтобы
выяснить чрезвычайно важные для СССР вопросы — "узнать о смысле
восстания, его течении, участии в нем так называемой власовской армии и
капитуляции немцев"{536}. Судя по реакции генерала, полученные им
сообщения не удовлетворили его — он без обиняков заявил, что все
власовцы будут расстреляны. В ответ на "энергичные и сердечные" просьбы
председателя профессора Пражака и других членов Совета пощадить этих
людей, сражавшихся за Прагу, генерал Рыбалко пошел на "великодушную
уступку", заявив, что расстреляют не всех{537}. В боях за Прагу
погибли сотни солдат РОА, множество было ранено{538}. Раненым в
пражских больницах выделили отдельные палаты, на которых сначала висела
надпись "героические освободители Праги". Вскоре после вступления
Красной армии в город органы СМЕРШа начали регистрацию раненых. О
дальнейшем рассказывает доктор Степанек-Штемр, впоследствии
эмигрировавший в Израиль{539}: У меня была знакомая, моя землячка
из Моравска-Острава, Е. Р., молодая женщина, чудом пережившая Освенцим,
Тере-зиенштадт и Дахау. В первые дни после окончания войны она работала
в пригороде Праги Мотол. (Рядом с больницей находился большой лагерь
для пленных немцев, я часто ездил туда проводить допросы.) Е. Р.
рассказала мне, что в больнице в Мотоле [196] лежало около 200 раненых
власовцев. Однажды в больницу явились советские солдаты, вооруженные
автоматами. Они выгнали из здания врачей и санитарок, вошли в палаты, в
которых лежали тяжело раненые власовцы, и вскоре оттуда раздались
длинные очереди... Все раненые власовцы были расстреляны прямо в
кроватях. Такая же судьба постигла и солдат, лежавших в других
больницах. С. Ауски на основании достоверных источников сообщает о
расстреле в Праге и окрестностях более 600 членов РОА. Могилы многих
солдат РОА, проливших кровь за освобождение города и расстрелянных
красноармейцами, можно найти на Ольшанском кладбище. Подверглись
преследованиям и члены Чешского национального совета, заключившие
соглашения с генерал-майором Буняченко и генералом Туссеном и лишившие
Красную армию лавров спасителей города{540}. Пострадали все члены ЧНС,
чьи имена стояли под протоколом от 8 мая: профессор Пражак был уволен с
кафедры в университете, представитель социал-демократов доктор Котлрий
тоже потерял работу, генерал Кутлвашр был приговорен к 20 годам
заключения, штабс-капитан Неханский — казнен. Заместитель председателя
ЧНС, представитель коммунистической партии Смрковский получил
пожизненный срок. В числе предъявленных ему обвинений фигурировало то,
что он "вызвал в Прагу полки Власова", что вовсе не соответствовало
действительности. Даже в 1949 году мы обнаруживаем отголоски событий
тех дней: советский посол в Праге Зорин заявил на одной встрече, где
присутствовал также доктор Махотка, что чехи, вступив в переговоры с
русскими и немцами и подписав соглашение с генералом Туссеном о
беспрепятственном отводе немецких войск, "потеряли честь". В таких
делах у Советского Союза особенно "долгая память"{541}. Пражская
операция — всего лишь эпизод в истории РОА, но вместе с тем ее значение
оказалось столь велико, что после войны несколько лет велись споры о
смысле и мотивах участия власовцев в Пражском восстании. Соратники
Власова, которым удалось уцелеть, постоянно подчеркивали, что не только
сам Власов, но и политическое и военное руководство движением, КОНР и
верховное командование в лице генерала Трухина выступали против
вмешательства в чешские дела{542}. Участие в чешском восстании многие
называют "пагубным, самоубийственным", поскольку, задержавшись на [197]
несколько дней в Праге, 1-я дивизия РОА не успела вовремя добраться до
американских позиций и попала в руки у Красной армии. Офицер РОА
Свинцов даже возлагает вину на "Власова, его генералов и штаб" (имея в
виду прежде всего генерал-майора Буняченко), которые завели РОА во
"враждебную Чехословакию" на помощь "коварным и неблагодарным чехам" и
тем самым дали возможность Красной армии уничтожить власовцев{543}. По
мнению другого офицера, Кармазина, Пражская операция не только ускорила
выдачу власовцев "их будущим убийцам и палачам"*, но и невольно сыграла
роль в массовых расстрелах чехами беззащитных немецких военнопленных и
немецкой части населения Праги. Все авторы подчеркивают, что
участие в Пражском восстании на стороне чешских националистов ни в коей
мере не означало изменений в антибольшевистской позиции солдат РОА.
Бартошек, например, говоря о перестрелке между солдатами РОА и
восставшими чехами-коммунистами 7 мая на вокзале Вршовице, высказывает
предположение, что "власовские отряды проводят в жизнь обе части своего
лозунга, борясь против "большевизма", против коммунистов в рядах
восставших"{544}. Тот факт, что в последние дни войны армия, основанная
на принципе антисоветизма, разорвав заключенный союз, обратила оружие
против немцев, тоже противостоящих Красной армии, составляет второе
возражение против Пражской операции и расценивается авторами как
"трагическая и преступная ошибка"*. С этим моментом связаны кое-какие
неясные предположения. Так, Державин считает, что солидаристы,
сторонники НТС, внушили ведущим офицерам РОА ложную надежду, будто
поддержка чехов обеспечит власовцам симпатии западных союзников. Алымов
усматривает в пражском эпизоде отдаленные последствия усилий Зыкова
вбить клин "между РОА и ее нелюбимым, но единственно возможным
союзником — немецкой армией"*{545}. Державин говорит о "позорном ударе
в спину союзника" и о "моральных последствиях этого неслыханного по
низости поступка"* для репутации Русского освободительного
движения{546}. Почти дословно повторяет это суждение член президиума
КОНР профессор Богатырчук: "предательский удар"* в спину отступающих
немцев{547}. Но
хотя Пражская операция действительно началась с предательства немецких
союзников и закончилась гибелью 1-й дивизии РОА, мы не можем
ограничиться при ее оценке лишь негативными факторами. На фоне
последних дней войны решение об участии в [198] Пражском восстании
выглядит отчаянной попыткой спасти дивизию от гибели. Интересно
отметить, что два очевидца событий с немецкой стороны проявили глубокое
понимание причин и мотивов этого решения. Правда, представитель
Главного управления СС при Власове доктор Крёгер не согласен с
выдвигаемым многими русскими доводом, что отношение немцев к
Освободительному движению в предыдущие годы не обязывало Буняченко
соблюдать верность заключенному с ними союзу{548}. Такая аргументация,
по мнению Крёгера, лишь подрывает репутацию русских, которые погибли
"как офицеры и люди чести", это как бы признание их ненадежности и
неумения сохранять верность каким-либо союзам: ведь именно так
характеризует их генерал армии Штеменко, говоря о том, что никто не мог
знать, когда и против кого обратят они оружие. Но Крёгер совершенно
справедливо подчеркивает, что Буняченко и его солдаты были поистине "в
отчаянном положении... худшем, чем положение немцев", и осуждать их
отчаянные попытки спастись было бы "ханжеством". Об этом же
говорит и Швеннингер, во время Пражской операции интернированный в
штабе 1-й дивизии. Хотя дивизия в те дни воевала против немцев, к
Швеннингеру относились с прежним дружелюбием и почтением. Разумеется,
будучи немецким офицером, Швеннингер решительно высказался против
участия в Пражском восстании, но по-человечески он понимал, что
Буняченко решился на этот "отчаянный шаг.. не из-за слепой ненависти к
Германии и немцам; им руководила страстная озабоченность судьбами
вверенных ему солдат". После разъяснении подполковника Николаева
Швеннингер даже какое-то время верил в успех задуманного Буняченко
предприятия{549}. После войны Швеннингер заявил, что осуждать
Буняченко, его людей и власовское движение как таковое на основе
пражских событий было бы несправедливо. Вопрос об историческом
значении Пражской операции следует рассматривать, исходя лишь из
действительного вклада власовцев в Пражское восстание, независимо от
верности русских союзу с немцами и успеха собственно плана Буняченко.
Вступив в борьбу в критический момент, 1-я дивизия РОА сумела занять,
за исключением нескольких островков немецкого сопротивления, всю
западную часть Праги и обширный район на восточном берегу Влтавы до
Страшнице. Сил РОА было недостаточно для того, чтобы занять весь город,
но, разрезав город на две части, они помешали соединению немецких
резервов с севера и юга. С. Ауски справедливо замечает, [199] что, если
бы не 1-я дивизия РОА, немцам удалось бы 6 мая занять западные районы
Праги, а 7-го — полностью подавить восстание{550}. Даже неожиданное
прекращение боевых действий в ночь на 8 мая и отход частей РОА из
города имели положительные последствия, косвенно способствуя соглашению
ЧНС с генералом Туссеном о беспрепятственном выводе немецких войск. И
наконец — какие бы возражения и споры ни вызывало решение
генерал-майора Буняченко, оно стало частью истории, поскольку из
хронологии событий тех дней непреложно следует, что именно 1-й дивизии
РОА принадлежит основная — если не вся — заслуга в освобождении Праги
от немцев. Такова историческая правда. Версия же советской
историографии, по которой Прагу освободили войска 1-го Украинского
фронта маршала Конева, не выдерживает научной критики и является
вВосстание в Праге и других районах Богемии в мае 1945 года было
крупным событием в истории второй мировой войны в Чехии. По словам
Бартошека, это восстание "имело прежде всего огромное
морально-политическое значение для нашей национальной жизни", дав
чешскому народу в последний час возможность внести свой, пусть
крохотный вклад в победу над Германией{515}. Всего полтора года назад,
16 декабря 1943 года, президенту Бенешу пришлось молча выслушать в
Москве язвительное замечание Молотова насчет отсутствия сопротивления в
протекторате{516}. А теперь чешский народ, как выразился Бенеш, тоже
доказал свою "готовность к сопротивлению". Восстание вспыхнуло почти
спонтанно, оно было направлено прежде всего против "немцев" —
оккупантов и "врагов на протяжении трех столетий". Но за ширмой
вооруженной борьбы против внешнего врага скрывалась внутриполитическая
борьба за будущее устройство страны между демократическими партиями и
коммунистами, которые, возлагая свои надежды на Советский Союз,
стремились к социалистическим преобразованиям в обществе{517}. В этом и
следует искать истоки тезиса об "освободительной миссии Советской армии
в Чехословакии". Официальная версия гласит, что население Праги под
руководством коммунистической партии поднялось против фашистских
оккупантов, а когда борьба вступила в критическую стадию, в город в
последнюю минуту ворвались танки советских 3-й и 4-й гвардейских
танковых армий генералов Рыбалко и Лелюшенко, освободили Прагу и — что,
вероятно, еще существеннее — довели до победного завершения первый этап
"народно-демократической [192] революции"{518}. Так были скреплены
вечный союз между СССР и Чехословакией и братские узы обоих народов. сего лишь легендой{551}. [200] сего лишь легендой{551}. [200] Глава 10. Конец Южной группы РОА. В
феврале 1945 года генерал-майор Трухин добился от Главного управления
СС разрешения на перевод армейского штаба РОА из Берлина в Хейберг, и
теперь почти все силы РОА можно было стянуть в Вюртемберге. На учебном
полигоне в Мюнзингене завершала комплектование 1-я дивизия, на учебном
полигоне в Хейберге формировалась 2-я и начиналось формирование 3-й.
Офицерский резерв, офицерская школа, запасная бригада и другие части
тоже находились в районе Мюнзинген — Хейберг; в Берлине остались лишь
подразделения армейского штаба, не принимающие участия в выполнении
поставленной задачи. Правда, приказ КОНР от 28 марта о сосредоточении
всех частей РОА "в богемских лесах" в районе Линц — Будвайс был нарушен
переводом 1-й дивизии в район группы армий "Висла", но лишь временно,
так как генерал-майор Буняченко отказался подчиняться немцам и прошел
со своей дивизией в Богемию. 10 апреля южная группа РОА, находившаяся в
Швабском Альбе, получила приказ о перемещении в район Линца. 19 (по
некоторым источникам — 17) апреля колонны двинулись из Хейберга на
юго-восток в направлении Меммингена{552}. Начальник штабов формирования
полковник Герре сумел на первых порах обеспечить войскам довольствие из
армейских управлений продовольственного снабжения округа Ульм, где еще
имелись изрядные запасы, так что марш проходил вполне
удовлетворительно. Даже запасная бригада, оснащенная довольно плохо,
сумела показать неплохие результаты и снискать одобрение Трухина. В
целом, однако, перемещение южной группы в Богемию проходило не так
гладко, как переход 1-й дивизии [203] РОА на Одерский фронт месяц тому
назад: это объясняется опасностью воздушных налетов и возрастающими с
каждым днем трудностями со снабжением. Коща полковник Герре обратился к
командующему округом в Мюнхене генералу Крибелю с просьбой о
довольствии для войск РОА, тот прямо заявил, что не может дать русским
"ни грамма хлеба, ни капли бензина"{553}. Чтобы не допустить перехода
армии численностью около 25 тысяч человек на самообеспечение со всеми
вытекающими отсюда последствиями, пришлось прервать пеший поход и ехать
по железной дороге. Погрузка на поезда очень пугала русских
офицеров, опасавшихся хаоса и дезорганизации вследствие рассредоточения
формирований. Так же как в свое время Буняченко, генерал-майор Зверев
попытался помешать погрузке, утверждая, что американские танки, по
дошедшим до него слухам, уже достигли района вокзала^. И только когда
командир немецкой группы связи майор Кайлинг доказал ему, что хозяином
положения в этом районе пока еще является вермахт, формирования удалось
в ночь на 25 апреля посадить в поезда на линии Мемминген — Бухлое.
Погрузка проводилась под прикрытием противотанкового артиллерийского
дивизиона 2-й дивизии и других хорошо вооруженных подразделений. Но
некоторые части самовольно пустились в путь пешим порядком. У
Ландсберга к ним присоединились идущие на восток узники
концентрационных лагерей, их переодели в форму РОА. Офицерским патрулям
и полевой жандармерии пришлось прочесать колонны и дать командирам
строгие приказы погрузить людей в эшелоны. Наконец, после трудного пути
поезда 29 апреля прибыли в место назначения — Линц. По расчетам
немецких командных инстанций, войска южной группы РОА по прибытии в
этот район должны были оказаться в подчинении группе армий "Юг". Это
противоречило желаниям армейского штаба РОА, но никакого практического
значения это требование все равно не имело. Командующий группой армий
"Юг" генерал-полковник Рендулич "очень любезно" принял Трухина в своей
штаб-квартире под Линцем и дал согласие на ускоренную доставку
недостающего оснащения и вооружения. Так как никаких возможностей для
применения 2-й дивизии Рендулич не видел, было решено, что войска
двинутся на Тржебон, к востоку от Будвайса, где займут оборонительные
позиции, завершат формирование и будут ждать развития событий.
Настроение в армии было еще вполне боевое, и в Дойч-Бенешау полки во
всем блеске прошли парадом перед своим дивизионным командиром. [204] Стягивание
всех частей РОА в одном районе и их объединение с Казачьим корпусом в
этот период связаны также с усилиями командиров РОА установить контакт
с западными державами. После провала всех предыдущих попыток оставалось
последнее средство — наглядно продемонстрировать союзникам значение
Освободительной армии. Активную деятельность в этом направлении
развернул Жеребков{554} — сначала за спиной у недоверчивых немцев, а с
апреля 1945 года — с одобрения Главного управления СС{555}. Юрий
Сергеевич Жеребков, сын генерала русской царской армии, видный деятель
русской эмиграции во Франции, уехал из Парижа и примкнул к
Освободительному движению. В рамках главного организационного
управления КОНР, подчинявшегося генерал-майору Малышкину, он сначала
руководил "отделом связи с правительственными учреждениями", а с марта
1945 года, когда немцы полностью признали Власова, стал начальником
подчиненного непосредственно Власову отдела внешних сношений, то есть
фактически занимал пост министра иностранных дел КОНР, и в его задачи
входило также представительство при германском министерстве иностранных
дел. Жеребков с самого начала мечтал назначить в нейтральные страны
представителей КОНР, во-первых, для того, чтобы разъяснять
общественности и правительственным учреждениям сущность и цели
Освободительного движения, а во-вторых (что было не менее важно), чтобы
незаметно установить контакты с западными державами, в которых
руководство РОА все еще ошибочно видело возможных союзников. Еще в
конце 1944 года правительство рейха передало союзникам требование
предоставить добровольцам, служащим в вермахте, статус немецких
военнопленных{556}, и госдепартамент признал это требование отвечающим
международному праву. В январе 1945 года Жеребков обратился в
министерство иностранных дел и Главное управление СС с просьбой
разрешить ему установить контакт с Международным Красным Крестом (МКК)
в Женеве. Он обосновал свою просьбу желанием выяснить судьбу попавших в
плен к союзникам членов добровольческих формирований, за которых КОНР
считал себя ответственным, хотя, строго говоря, они не являлись
солдатами власовской армии. 26 февраля 1945 года, когда уже началась
выдача добровольцев русского происхождения, служивших в вермахте,
Жеребков передал берлинскому представителю МКК доктору Лениху
меморандум КОНР с просьбой обратить внимание союзных держав на еще одно
обстоятельство{557} — на политический характер Освободительного
движения: это могло явиться основанием [205] для предоставления
солдатам РОА традиционного в западных странах политического убежища. В
меморандуме указывалось, что в случае выдачи советским властям солдат
РОА ожидает мучительная смерть. К
этому времени делегация МКК в Лондоне уже по собственной инициативе
обратилась к английскому правительству, однако ответа не дождалась. 13
апреля 1945 года, подтвердив через доктора Лениха получение
меморандума, доктор Буркхардт указал на особые трудности, возникающие
при обсуждении проблем добровольцев с западными державами, и заметил,
что было бы очень полезно, если бы КОНР в качестве ответной услуги
обратился к рейхсфюреру СС с ходатайством об улучшении условий для
заключенных концентрационных лагерей. Из этого можно заключить, что в
Женеве Власова считали достаточно влиятельной фигурой, способной
оказать услугу в столь важном деле. И действительно, Власов без
колебаний пустил в ход весь свой авторитет. 17 апреля он в присутствии
генерал-лейтенанта Ашенбреннера попросил оберфюрера СС Крёгера передать
ходатайство МКК Гиммлеру, добавив, что КОНР целиком и полностью
присоединяется к нему. Обращение к МКК по вопросу о военнопленных
преследовало цель установить связь с англо-американцами. Этой же цели
должна была послужить и поездка Жеребкова в Швейцарию, задуманная самим
Власовым, с тем чтобы через посредников вступить в переговоры с
дипломатическими представительствами Великобритании и США в Берне.
Выездная виза была выдана Жеребкову 12 апреля государственным
секретарем министерства иностранных дел бароном фон Штенграхтом, а
швейцарский поверенный в Берлине советник посольства доктор Цендер,
много лет проживший в России и с явной симпатией относившийся к
Русскому освободительному движению, ходатайствовал за Жеребкова в
Берне. Но, несмотря на его вмешательство, швейцарское правительство,
опасаясь вызвать недовольство Советского Союза, отказало представителю
КОНР во въездной визе. Жеребков получил лишь рекомендательное письмо
доктора Цендера и совет самому попытать счастья на границе — то же
самое порекомендовал ему представитель МКК доктор Мартин. Власов, в эти
дни находившийся в Фернпассе, 27 апреля составил доверенность, в
которой назначал Жеребкова начальником дипломатической и иностранной
службы КОНР и поручал ему ведение всех переговоров с швейцарскими,
испанскими, французскими, английскими и американскими властями,
дипломатическими и военными [206] кругами и Международным Красным
Крестом{558}. Но, разумеется, в последние дни войны такая миссия вряд
ли могла увенчаться успехом: Жеребкову не удалось даже уговорить
пограничников пропустить его через границу. Правда,
используя в интересах Освободительного движения свои обширные
международные связи, Жеребков заблаговременно предпринял кое-какие
шаги. В частности, он обратился к Густаву Нобелю, с которым когда-то
познакомился в Париже. В марте 1945 года Жеребков написал Нобелю
письмо, которое военный атташе Швеции в Берлине полковник фон Данефельд
вызвался отправить курьерской почтой в Швецию. Еще более обещающими
выглядели перспективы в Испании: генерал Франко, дипломаты которого в
Берлине проявили интерес к Освободительному движению, не скрывал
симпатий к Власову. Несколько офицеров из окружения Власова участвовали
в испанской войне на стороне инсургентов: например, полковник Сахаров,
бывший некоторое время адъютантом Власова, и капитан барон
Людингхаузен-Вольф, офицер для особых поручений в армейском штабе. К
тому же Жеребков в бытность свою в Париже был хорошо знаком с генералом
графом Ниродом, дядей графини Кудашевой, жены недавно назначенного
американского посла в Мадриде Нормана Армура. В марте 1945 года
Жеребков передал испанскому дипломату письмо для графа Нирода с
настоятельной просьбой использовать все его личные связи в США и
Англии, чтобы спасти от гибели Освободительное движение. 27 апреля
Власов вручил Жеребкову доверенность и письмо к Франко и через
сопровождающего его немецкого офицера обеспечил Жеребкову самолет на
ближайшем аэродроме в Инсбруке. Но поездка Жеребкова в Испанию так
и не состоялась, безрезультатными оказались и все прочие попытки
связаться с союзниками. Нам известно о нескольких таких попытках. В
январе 1945 года швейцарский журналист Брюшвайлер предложил Жеребкову
по своим каналам передать западным союзникам в Швейцарии меморандум с
разъяснением целей и сути Русского освободительного движения и
напечатать серию статей о РОА в "Нойе Цюрхер Цайтунг". Статьи так и не
появились: очевидно, их не пропустила цензура. В марте 1945-го всемирно
известный ученый Вышеславцев после встречи с Власовым в Карлсбаде
отправился в Швейцарию с той же миссией. И наконец, профессор права
Рашхофер и профессор философии Эйбл уговаривали Власова обратиться по
пражскому радио с призывом к собравшейся в Сан-Франциско сессии Лиги
[207] наций и разъяснить мировой общественности суть политического
движения, цели которого базируются на демократических принципах.
Государственный министр Франк не возражал против содержания заявления,
составленного Рашхофером и Эйблом вместе с Жеребковым, но не счел
возможным дать разрешение на такой "в высшей степени политический акт",
тем более что в тексте обращения говорилось, среди прочего, о
равноправии евреев в будущем русском государстве. Помочь
спасти РОА пытался и архиепископ митрополит Анастасий, глава
Православной русской церкви за рубежом. 19 ноября 1944 года он вместе с
митрополитом Германии Серафимом отслужил в православной церкви в
Берлине торжественный молебен в честь провозглашения Пражского
манифеста{559}. В феврале 1945 года Анастасий, находясь в Карлсбаде,
готовился к поездке в Швейцарию по делам церкви, и генерал-майор
Мальцев, воспользовавшись разговором о роли военных священников в ВВС
РОА, посвятил его в планы Власова установить контакт с союзниками и
просил его о помощи{560}. Митрополит, горячо сочувствовавший
Освободительному движению, заверил Мальцева, что, если поездка в
Швейцарию состоится, он сделает все возможное, чтобы лично или через
посредников связаться с союзниками и помочь своим страждущим
соотечественникам. В течение весны 1945 года было предпринято
также несколько попыток установить непосредственный контакт с
наступающими войсками союзников, на сей раз с целью достичь соглашения
о капитуляции с единственным условием — не выдавать членов РОА Советам.
В последние дни апреля в Фюссене, куда перебрался КОНР, Власов,
генералы Малышкин, Жиленков, Боярский, уполномоченный немецкий генерал
Ашенбреннер и капитан Штрик-Штрикфельдт обсудили дальнейшие действиян.
Все склонялись к предложению Ашенбреннера немедленно послать
парламентеров к американцам и договориться о капитуляции. 29 апреля
генерал-майор Малышкин и капитан Штрик-Штрикфельдт (под именем
полковника Веревкина) в качестве переводчика перешли линию фронта.
Американские офицеры встретили их вполне корректно, но тут же
обнаружилось их полное непонимание проблемы (они ничего не знали о
РОА). Малышкину представилась возможность подробно обсудить проблемы
Русского освободительного движения с командующим 7-й армией генералом
Пэтчем. В разговоре выяснилось отрицательное отношение американцев к
тому, что русские добровольческие [208] соединения воевали во Франции и
Италии против союзных войск, и Малышкину пришлось положить немало труда
на то, чтобы убедить их, что эти добровольцы в немецких формах с
эмблемой "РОА" на левом (а не на правом) рукаве подчинялись
исключительно немцам и не имели никакого отношения к власовской армии.
После беседы генерал Пэтч заверил Малышкина в своих личных симпатиях,
однако взять на себя ответственность в решении этих вопросов не
решился. Он мог лишь пообещать обращаться с солдатами РОА после
капитуляции как с военнопленными, но решение их дальнейшей судьбы
оставалось за Вашингтоном. Одновременно штурмбаннфюрер СС фон
Сивере и капитан РОА барон Людингхаузен-Вольф предприняли попытку
передать меморандум Власова главнокомандующему союзными силами в
Средиземноморье фельдмаршалу Александеру. Сивере когда-то воевал под
началом подполковника Александера в прибалтийском ландсвере против
большевиков и теперь надеялся договориться с фельдмаршалом благодаря
этим старинным связям. Но оба посланца были доставлены к офицеру
разведки и после короткого допроса интернированы{561}. В
свою очередь, генерал-майор Трухин перед отходом южной группы РОА из
Хейберга тоже попытался установить связь с союзниками. Он поручил
начальнику 2-й секции отдела разведки штаба армии капитану Лапину
сообщить американским войскам дислокацию частей РОА в Южной Германии и
одновременно попросить их о предоставлении политического убежища, так
как в противном случае солдатам обеспечена верная гибель{562}. Лапин
нес американцам послание КОНР с заготовленным текстом листовки, которую
следовало сбросить над частями в случае согласия американцев на
единственное условие капитуляции — не выдавать власовцев Советам. Но
Лапин бесследно исчез, и 28 апреля Трухин послал еще одного офицера
разведки, капитана Денисова, который оказался удачли
