Уже с 1942 года партизаны стали представлять для вермахта и
оккупационной администрации на Востоке серьезную проблему. Если сперва,
как утверждалось в первом отчете начальника Тайной полевой полиции
(ГФП) при Главном командовании германских сухопутных сил, «сельские
жители видели в немецких солдатах освободителей от большевистского ига
и ожидали от них ликвидации колхозного хозяйства и справедливого
раздела земли», то в дальнейшем «все сильнее стало замечаться известное
изменение настроения. Так, например, обещанная… отмена коллективных
хозяйств заставляла себя ждать, и крестьяне сами приступили к разделу
колхозов, но по приказу немецких органов это было приостановлено. Так
как крестьяне не видели причин к этому, то с этих пор они встречали
немецкие обещания с недоверием… К этому присоединялось то, что
положение крестьян становилось все тяжелее. Конфискация лошадей и
повозок немецкими войсками и отсутствие сельскохозяйственных машин
крайне отрицательно сказывались на обработке полей. Поголовье скота в
результате усиленного убоя, незаконной реквизиции и недостатка
молодняка настолько уменьшилось, что сельское население сейчас частично
может выполнить план поставок только с большими трудностями. Возникшее
поэюму и подогреваемое большевистскими агитаторами недовольство
выражалось фразой: «Сталин оставлял в нашем хлеву по крайней мере одну
корову, а немцы отнимают у нас и эту». Дружественно настроенные по
отношению к немцам бургомистры заявляют по поводу реквизиций:
«Насильственно и незаконно забранная у крестьянина корова означает
двумя партизанами больше в лесу». Положение русских рабочих
является еще более безнадежным. Повысившиеся рыночные цены стоят в
столь резком противоречии с выплачиваемой зарплатой, что недельного
заработка не хватает, чтобы удовлетворить хотя бы минимальные жизненные
потребности. Если сам рабочий и получает для себя небольшое
дополнительное количество пищи, то его семья должна в буквальном смысле
слова голодать; собираются последние остатки белья и домашней утвари,
чтобы обменять их на продукты. Следствием этого является недовольство
работой и, наконец, отказ от нее. Это положение и толкает многих
рабочих, особенно молодых и холостых, в ряды партизан. Еще хуже,
однако, обстоит дело с беженцами из районов боевых действий. Они часто
питаются своеобразным хлебом, состоящим из гнилой прошлогодней
картошки, смешанной со мхом и различным мусором. Во время операций
против партизан у обочины дорог неоднократно находили трупы умерших от
голода беженок. В этих обстоятельствах неудивительно, что многие
беженцы присоединяются к партизанам или, поодиночке и небольшими
группами грабя и воруя, передвигаются по окрестностям…» Партизаны
использовали недовольство населения для привлечения новых бойцов,
применяя порой несколько необычные методы набора. В отчете начальника
ГФП отмечалось: «В районе Мстиславля один отпущенный из плена лейтенант
Красной Армии переходил под видом бродячего музыканта из деревни в
деревню и вербовал среди жителей участников и помощников партизанских
отрядов. При его аресте он назвал еще трех действовавших подобным же
образом бывших политруков и одного высокопоставленного партийного
работника, которые после этого также были задержаны. Если вначале
большая часть населения держала себя по отношению к партизанским
вербовщикам пассивно, то устная пропаганда, положение на фронте и не в
последнюю очередь многочисленные большевистские листовки, которыми были
просто засыпаны отдельные районы и которые, в случае отказа бороться с
немцами, угрожали смертью, дали вскоре сильный толчок развитию
партизанского движения… Когда в начале 1942 года в занятых
немецкой армией районах была начата вербовка людей на работу в
Германию, тотчас же началась направленная против этого большевистская
пропаганда. Отправка в Германию представлялась как наказание, подобное
выселению в Сибирь, иногда даже утверждалось, что уехавшие отправляются
не в Германию, а используются как пушечное мясо на фронте. В различных
районах распространялись слухи о том, что женщинам обрезают волосы, что
они должны носить нарукавные повязки, что равносильно ношению евреями
лат (полосок материи длиной до 10 см, нашивавшихся спереди и сзади на
верхнюю одежду. – Б. С.) и т. д. Ввиду обусловленного красной
системой ограниченного кругозора и известных ложных сообщений со
стороны большевистских правителей, большая часть населения не могла
иметь правильного представления о других странах, и менее всего о
Германии. Всем этим слухам верили, и в отдельных местах при отправлении
рабочих происходили сцены, во время которых женщины катались в
судорогах по земле. Прежде чем от уехавших в Германию рабочих прибыли
первые известия, постепенно ознакомившие население с действительным
положением, большое количество лиц уже ушло к партизанам, для того
чтобы избежать отправки на работу. Предпринятое зимой немецким
командованием сокращение фронта дало новый материал для устной
пропаганды и заставило многих опасаться возвращения красных и
проведения драконовских мер возмездия». И опасения эти, замечу,
не были лишены оснований. В отчете германской тайной полевой полиции
прямо признавалось, что «защита крестьян, подвергавшихся угрозам со
стороны партизан, была недостаточной, работавшие на немцев бургомистры,
полицейские и другие лица уводились и убивались. В некоторых деревнях
нельзя больше встретить ни одного мужчины, ибо все мужчины или перешли
к партизанам, или бежали из страха перед ними». К партизанам
бежали, надеясь на лучшую жизнь, причем многие забирали в лес своих жен
и детей. «Подтягивались» за ними и другие родственники. Но
главную роль в усилении партизанских отрядов, по мнению начальника
армейского гестапо, сыграло присоединение к ним окруженцев и бежавших
или освобожденных из лагерей военнопленных. По заключению отдельных
частей ГФП, «бывшие красноармейцы и военнопленные составляют около 60
процентов общей численности банд». Тайная полевая полиция была
обеспокоена не только резко обозначившейся сменой настроения у жителей
оккупированных территорий, но и их своеобразными «методами» ведения
войны: «Многие задержанные женщины имели при себе яды, в том
числе мышьяк, стрихнин и морфий, с помощью которых должны были быть
умерщвлены после короткого знакомства немецкие солдаты и, главным
образом, офицеры. После этого следовало изъять возможно находившиеся
при них секретные материалы и передать их русской разведке. Один
задержанный в Брянске русский хранил среди нечистот уборной 400 г яда
«брудан», переданного ему одним начальником из НКВД вместе с заданием
отравлять колодцы и поступать на работу в немецкие столовые, бойни и
хлебопекарные роты, чтобы примешивать битое стекло и яд к продуктам. У
одного партизана, после его задержания отравившего себя в камере, было
найдено 50 г мышьяка, 1/200 г которого достаточно для уничтожения
человека…» Признание того, что партизаны сильно осложняли жизнь
германским войскам, содержится в письме капитана Вольфганга Фидлера,
отправленном 17 сентября 1943 года из Могилева его знакомому –
неизвестному подполковнику вермахта. Фидлер сообщал: «Моя новая
область деятельности исключительно интересная. Условия здесь
значительно отличаются от условий работы нормально действующего
корпуса. Борьба с партизанами не похожа на борьбу во фронтовых
условиях. Они всюду и нигде, – и на фронте трудно создать себе верное
представление о здешних условиях. Взрывы на железной дороге, путях
сообщения, диверсионные акты на всех имеющихся предприятиях, грабежи и
т. д. не сходят с повестки дня. К этому уже привыкли и не видят в этом
ничего трагического. Партизаны все больше наглеют, так как у нас, к
сожалению, нет достаточного количества охранных войск, чтобы
действовать решительно… На широких просторах господствуют партизаны,
имея собственное правительство и управление. Следует удивляться, как
вопреки существующим препятствиям мы довольно сносно обеспечиваем
подвоз и снабжение фронта». Референт СД обер-штурмбаннфюрер СС Штраух, выступая в феврале 1943-го на совещании в Минске, утверждал: «Мы не можем позволить, чтобы расхищалась собственность, и должны принять все меры для ее охраны». Он
сетовал на отсутствие в Белоруссии местной уголовной полиции, которая
успешно функционирует в Латвии и Эстонии. Но в то же время, признавал
Штраух, латышских и эстонских служащих криминальной полиции в
Белоруссии использовать нельзя, поскольку «латыши чувствуют себя здесь
господами» и не могут поэтому взаимодействовать с белорусской полицией
порядка и администрацией. Штраух продолжал: «Мы старались
привлечь в полицию и администрацию белорусов, но вы не можете
представить себе трудностей, которые связаны с их воспитанием, а
надежной интеллигенцией здесь мы не располагаем». Референт СД с сожалением отмечал: «Против
нас территория и местность, к которой мы не привыкли и для которой мы
недостаточно выносливы. Мы не можем двух дней обходиться без теплой
пищи и должны таскать за собой полевые кухни, а русский может обойтись
без этого. Мы не выдерживаем такие марши, как русские… Банды
располагают лучшей разведкой, чем мы…» Интересно, что уже в
первые месяцы войны партизаны изобрели своеобразный род униформы, нечто
среднее между армейским обмундированием и гражданской одеждой, хотя в
большинстве своем обходились обычной местной. В отчете гестапо от 31
июля 1942 года говорилось: «В то время, как одна группа одета в светлые
меховые полушубки и особого рода валенки, другие группы носят серые
рубашки, черно-белые полосатые или зеленые или серые подбитые ватой
брюки, зеленые или серые куртки, похожие на форму с пуговицами,
шерстяные шапки на серой вате или меховые шапки без советских звезд,
коричневые шинели, резиновые или кожаные сапоги с черными
прорезиненными полотняными голенищами. Зимой целые партизанские отряды
надевают поверх своих форм и гражданской одежды белые маскхалаты.
Повторно были задержаны партизаны мужчины и женщины, носившие под
гражданской одеждой полную форму Красной Армии. Руководство
партизанского движения… не только разрешает партизанам ношение формы
врага, но даже настоятельно рекомендует это в необходимых случаях…
Партизаны, носившие немецкую форму или форму войск союзных стран, в том
числе и офицерскую форму с Железными крестами I и II класса,
неоднократно нападали на целые деревни, грабили их и убивали старост,
председателей колхозов и других лиц, дружественно настроенных к немцам». Автор
отчета вынужден был признать, что партизанские руководители в целом
неплохо подготовились к зиме. До начала сильных холодов большая часть
партизанских групп располагалась в палаточных лагерях, которые
разбивались в заболоченных или вообще труднопроходимых лесах. Одни
группы построили деревянные дома на столбах, другие – вырыли
примитивные землянки или заняли те, что появились еще до вступления в
эти области немецких войск. Так как эти убежища только в редких случаях
были приспособлены для зимовки, многие партизанские группы временно
разошлись. Их члены направились в расположенные в стороне населенные
пункты или прятались в пустых затерянных дворах. Командиры, политруки и
комиссары оставались, как правило, в лесных лагерях, откуда
поддерживали связь с зимовавшими в населенных пунктах членами своих
отрядов и время от времени созывали их для проведения различных
операций. Другие партизанские группы создавали лесные лагеря из
крепких деревянных построек в форме блиндажа. Они имели двойные стены
из толстых бревен и были «утоплены» в землю. Такие охраняемые и
замаскированные убежища защищали не только от холода, но и от внезапных
нападений. Здесь помещалось 20—40 человек, готовилась пища. В больших
лагерях существовали медицинские пункты и бани. Вокруг жилья устраивали
тщательно замаскированные от наблюдения с воздуха стойла, склады
боеприпасов и продовольствия. Партизаны могли одним прыжком с дороги оказаться на скрытой в зарослях тропе, ведущей в лагерь. Гестапо
вынуждено было признать, что партизанам порой помогали немецкие солдаты
– одни из-за своих антифашистских убеждений, а другие – чтобы,
оказавшись в плену, спасти собственную жизнь. Их главная задача
состояла в том, чтобы, выходя в немецкой форме на шоссе, останавливать
военные машины, на которые нападали лежавшие в засаде партизаны. Как
говорилось в гестаповском отчете, «в то время как одна часть партизан
жила в отдаленных деревнях и кормилась за счет населения, другая часть
находилась в постоянных лагерях и жила частью за счет сбрасываемых
самолетами продуктов, частью производя разбойные набеги на сельское
население. Для того чтобы не трогать находившихся в тайниках
неприкосновенных запасов, члены банд верхом или на санях приезжали в
населенные пункты, часто с целью обмана населения переодеваясь в
немецкую форму, и с помощью угроз отнимали у жителей продукты и зимнюю
одежду». Далее признавалось, что «снабжение крупных банд при помощи
самолетов в последующее время все более совершенствовалось. Поблизости
от лагерей были найдены подходящие посадочные площадки, на которые в
ночные часы приземляются машины, нагруженные наряду с продовольствием
боеприпасами и оружием всех видов, в том числе даже тяжелым пехотным
оружием…» Засланные в партизанские отряды агенты позволяли
гестапо составить представление о боевом духе противника. По их
утверждениям, большинство партизан рассчитывало на то, что к осени 1942
года занятые немецкими войсками области будут очищены Красной Армией. Но
иначе обстояло дело с людьми, насильственно уведенными в лес.
Перебежчики показывали, что многие из них охотно сложили бы оружие,
если бы не боялись расстрела, независимо от того, под чьи пули им
пришлось бы лечь – комиссара или «фрица». Получив уверение, что с
добровольно сложившими оружие будут обращаться как с перебежчиками,
целые группы этих «невольных партизан» уходили к немцам. «При
немедленном тщательном допросе этих перебежчиков часто можно было
получить важные данные, имевшие исключительное значение для действий
производящих очищение местности частей». Во всяком случае, так
утверждал начальник армейского гестапо. Он же констатировал, что
немецкая пропаганда – через листовки и расклеивание объявлений – порой
не оказывала нужного воздействия на население: она попросту не всегда
бывала ему понятна. «Они хотят проведения собраний, к которым их
приучили большевики… Учитывая эту тягу населения к собраниям,
рекомендуется направлять солдат с хорошим знанием русского языка и
надежных, одаренных ораторским талантом русских на краткие курсы, где
они инструктировались бы в отношении к различным актуальным вопросам, и
после этого придавать их в качестве пропагандистов отдельным командам
по очищению местности или разведывательным группам или же в
умиротворенных районах посылать их в самостоятельные поездки». Во время
этих поездок пропагандисты получают представление обо всех волнующих
русское население вопросах, «благодаря чему немецкая пропаганда всегда
остается актуальной и животрепещущей». Отнюдь не идеализируя немецкую армию и своих товарищей из СС и СД, гестаповцы предупреждали: «Необходимой
предпосылкой борьбы с партизанами является пресечение всех актов
произвола и бессмысленной жестокости по отношению к русскому населению.
У многих солдат хождение с дубинкой, которую они пускают в ход при
первой возможности, стало чем-то само собой разумеющимся… Доверие
русского населения к немецкой армии, являющееся необходимым условием
для умиротворения страны, может укрепиться только в результате
справедливого обращения, энергичного проведения хозяйственных
мероприятий, целеустремленной и близкой к жизни пропаганде и
действенной борьбе с бандитизмом…» Но при этом отнюдь не
отвергались пытки и репрессии по отношению к партизанам или к тем, кого
только подозревали в принадлежности к ним или к подпольным просоветским
организациям: «Допросы подавляющей части задержанных партизан проходят
очень тяжело. Несмотря на строгие методы допроса (пытки и избиения. – Б.
С), убежденные и фанатичные члены партизанских групп отказываются дать
какие-либо показания, только в момент их расстрела заявляют о своей
преданности Сталину и принадлежности к партизанам. Напротив,
арестованные интеллигенты и люди, принужденные присоединиться к
партизанам, после индивидуального допроса почти всегда дают весьма
ценные показания. Поэтому неправильно было бы сейчас же расстреливать
взятых в плен в бою или перебежавших партизан, как это все еще водится
в воинских частях. Задержанные воинскими частями партизаны, в интересах
успешной борьбы с бандами, должны, если имеется к этому малейшая
возможность, направляться быстрейшим путем в тайную полевую полицию,
опытную в проведении допросов». Жестокие допросы партизан отнюдь
не были монополией ГФП. Например, командование тылового района группы
армий «Север» в приказе от 14 сентября 1941 года популяризировало опыт
обер-фельдфебеля Шраде: «При допросе русский постоянно пытается
уклониться от прямого ответа на мучительные вопросы, причем он
рассказывает о вещах, которые вообще никого не интересуют или о которых
его не спрашивают. Особенно часто это бывает с женщинами. Несколько
крепких пощечин значительно сокращают эту проволочку». Вообще,
вплоть до поражения под Сталинградом в борьбе с партизанами оккупанты
полагались прежде всего на кнут в виде жестоких репрессий. По словам
бывшего начальника полиции порядка в Белоруссии бригадефюрера СС
Эберхарда Герфа, в январе 1942 года Кубе сказал ему, что «следует быть
жестоким к советскому населению и не размышлять, расстреливать или не
расстреливать, когда имеешь дело с русскими, а надо расстреливать, и
тогда будет порядок». Но начальник армейского гестапо на
основании полугодичного опыта борьбы с партизанами пришел к выводу, что
против них особенно эффективен не массовый террор, когда чаще всего
страдают невиновные, а действия небольших, специально подготовленных
групп из проверенных местных коллаборационистов: «Различные
команды ГФП, освободив из одного лагеря военнопленных надежных
украинцев, создали основу русской вспомогательной полиции, в состав
которой были введены испытанные агенты. Ее задачи состояли в
обнаружении спрятавшихся партизан и сборе путем разведки таких данных
для борьбы с действовавшими партизанскими группами… Так как
местные жители, участвующие в борьбе с партизанами, не могут ожидать
пощады, если попадут в их руки, и все без исключения обречены на смерть
после жестоких пыток, то для них нет отступления назад. Поэтому
понятно, что они охотно выполняют данные им задания. Из донесений частей ГФП
вытекает, что тесная совместная работа со знающей данную местность
службой порядка (русская полиция), боевыми частями местных жителей,
казачьими сотнями, милицией, вспомогательной полицией, самообороной и
бургомистрами и деревенскими старостами дает наилучшие результаты… Несмотря
на отдельные случаи недисциплинированности и вызванные большевистской
пропагандой попытки бунтов, можно сказать, что местные жители,
использовавшиеся для борьбы с партизанами, оправдали возлагавшиеся на
них надежды. В интересах еще более активной борьбы с партизанами было
бы желательно, чтобы вспомогательные части были усилены и
реорганизованы по военному образцу». Таково было настроение
коллаборационистов в 1942 году, в момент германских побед. Однако уже к
концу года, в связи с окружением армии Фридриха Паулюса в Сталинграде,
оно стало меняться в худшую для немцев сторону. Сказывалось и то
немаловажное обстоятельство, что немецких и союзных войск, а также
созданных ими полицейских формирований на оккупированной территории
было совершенно недостаточно, чтобы обеспечить над ней эффективный
контроль. Надо сказать, что против партизан и подпольщиков
действовали не только СД и тайная полевая полиция, но и
разведывательные структуры вермахта. О том, как боролась с партизанами
действовавшая на юге Украины 17-я немецкая армия, поведал отчет отдела
абвера (разведки и контрразведки) за 1941 год: «В Черкассах, где
партизанское движение стало традицией, где о партизанах рассказывают
истории и руководители партизанских отрядов окружены ореолом славы,
борьба с партизанами была особенно необходима. Большая часть
захваченных партизан упорно молчала… Поэтому прибегали к помощи
агентов-связистов и гражданского населения. Отыскали местопребывание
секретарши одного комиссара, доставили ее на допрос, пообещали ей
сохранить жизнь при условии, что она укажет, где находится этот
комиссар. Умелым допросом добились того, что она сама сообщила его
местожительство. Два агента-связных в гражданской одежде поехали по указанному адресу и действительно нашли там комиссара. Во
время тщательного и строгого допроса комиссара удалось узнать:
местонахождение партизанских отрядов и людей, помогавших партизанам и
находящихся в огромной лесной местности вокруг Черкасс, имеющиеся
партизанские ячейки по линии железной дороги, места сбрасывания на
парашютах снарядов для пушки (88 мм) и перевязочного материала; далее
удалось узнать местонахождение продбаз с большими запасами сала, муки,
пшена, кофе, вина, жиров и т. д. Одновременно с комиссаром
(евреем) была убита знаменитая партизанка Маруся (прославившаяся еще в
Гражданскую войну атаманша-анархистка, соратница Нестора Махно. – Б.
С), которая часто в сопровождении большевистских помощников ездила в
лес, произносила речи и хвасталась тем, что она расстреливала
возвращавшихся в конце прошлой войны домой немцев… Вновь
назначенный староста донес, что в общежитии железнодорожников находятся
партизаны, руководимые Красной Армией, которая снабжает их оружием. В
этот населенный пункт был послан агент-связист, очень хорошо владеющий
украинским языком. Он запросил у того же старосты, находятся ли еще
раненые красноармейцы в данном населенном пункте. Вспомнили, что у
одной женщины лежит красноармеец, раненный в ногу, который якобы
безобидный человек и даже женился на своей квартирной хозяйке. Раненый
был направлен в госпиталь на излечение. На вопрос его жены – почему это
сделали, ей ответили, что немецкая армия считает своим священным долгом
оказать раненому противнику возможную помощь. Ее беспокойство ее
выдало. Самыми суровыми мерами ее предупредили говорить правду о ее
муже и откуда он прибыл. Ответ она не дала. После этого была
опрошена молодая украинская учительница, которой до этого разъяснили,
что она, как представительница украинской молодежи, должна оказать
помощь в освобождении прекрасной Украины от темных элементов. Тогда она
высказалась: «С такими негодяями и партизанами знается женщина, у
которой лежит раненый лейтенант». Квартирная хозяйка лейтенанта
была снова опрошена и после обстоятельного поучения (несомненно, речь
шла о самых жестоких побоях. – Б. С.) она показала, что ее муж
является кадровым лейтенантом, организовавшим железнодорожный
партизанский отряд, и руководит им. После того как укрытие пулеметов и
автоматов было обнаружено, оба были расстреляны. На основании их
показаний были арестованы и расстреляны еще два партизана с немецкими
справками (с такими же справками партизаны, в свою очередь, часто
расстреливали людей, в которых подозревали вражеских агентов. – Б. С) и еще две женщины, выдавшие немецкую разведгруппу органам НКВД. Лесник
заявил в одну из близлежащих комендатур, что в охраняемом им участке
леса находятся партизаны и запрятан склад оружия. Он назвал лицо,
которое должно иметь сведения о партизанах и об их убежище. Лицо это
было доставлено, и из его бумаг установлено, что он член компартии и
работает у лесника. Он производил впечатление, вызывающее доверие, и
все отрицал. Его допросили с применением самых суровых мер. Он проявил
необычайную стойкость и только, уже умирая, сказал: «Хорошо, я вижу,
мой конец близок, узнайте же правду, такие-то и такие-то являются
партизанами, а лесничий их командир. Я вижу, что он хотел избавиться от
меня, выдав меня и небольшую базу, так как я не сошелся с ним в
некоторых политических вопросах…» После строгого допроса он (лесничий. – Б. С.
) сознался в своей вине и вместе со своими соучастниками из
партизанского отряда, которые тоже признались во всем, был
ликвидирован». Замечу, что история с лесничим и его помощником
выглядит очень подозрительно. Почему вдруг стойко выдержавший пытки
патриот перед смертью все-таки решился открыть немцам правду и указал
на предателя-лесничего и его друзей как на главных партизан? При этом
вина лесничего ничем, кроме показаний преданного им же человека да
собственным, вырванным под пытками признанием, не подтверждалась. Да и
основной склад оружия партизан контрразведчики из штаба 17-й армии,
судя по всему, так и не нашли. Напрашивается предположение, что
помощник лесничего перед смертью отомстил предателю, указав на него и
других пособников немцев как на советских агентов. Таковы были
неизбежные издержки «допросов с пристрастием», жертвы которых нередко,
не вынеся мучений, оговаривали себя и других. Хотя повторю: в случае с
помощником лесничего, очевидно человеком незаурядного мужества, мы
имеем дело с сознательной местью врагу. И все же иногда немецкие
военные власти отпускали невиновных или тех, чья вина так и не была
доказана. Об этом свидетельствует все тот же отчет разведотдела 17-й
немецкой армии: «Одна местная комендатура известила отряд по борьбе с
партизанами, что такой-то (фамилия) является партизаном и запрятал свое
оружие под деревом. Посланный фельджандарм доставил названного
человека, а также оружие. Этого человека могли бы тотчас же
расстрелять, но при допросе выяснилось, что этот человек никогда в
армии не служил и не умеет обращаться с оружием. Он отрицал свою
принадлежность к партизанам и приписывал свой арест клевете и акту
мести одной женщины. Упомянутая им женщина была допрошена и на вопрос:
откуда она знает о запрятанном оружии – показала: она поручила
12-летнему мальчику запрятать валявшееся оружие и патроны, а на
мужчину, который был ее мужем, показала из мести, так как они два дня
тому назад поссорились. Обоим – мужу и жене – было сделано
предупреждение, что в случае, если они и в дальнейшем будут загружать
немецкие инстанции подобными делами, их расстреляют». Возможно,
подобная невеселая перспектива заставила строптивых супругов присмиреть. В
целом же германская армия относилась к местному населению более
гуманно, чем тыловые части СС и СД. Об этом говорят даже весьма
пристрастные по отношению к немцам советские документы. В «Справке о
провокационных методах борьбы с партизанами», составленной в
Центральном штабе партизанского движения в 1942 году, забота о мирных
жителях даже ставилась немецким солдатам в вину: «При выселении
населения немцы в некоторых местах вместо принудительных мер пользуются
методами запугивания и провокации. В результате последних значительная
часть населения добровольно оставляет насиженные места и направляется в
тыл. Так, в селах (скорее, хуторах. – Б. С.) Рыбачий,
Кузнечный, Хованский (Сталинградской области) немецкие войска,
занимавшие оборону, говорили местным жителям: «Мы сами оставляем только
отдельных солдат, а то русские «катюши» все равно все сожгут». «Сюда
придут русские, мы уходим, идите в тыл, а то наша авиация все тут
разбомбит. Мы еще вернемся, тогда возвращайтесь и вы». Интересно,
что плохого в том, что немцы пытались удалить жителей из прифронтовой
полосы, где им действительно грозила смерть и от немецких и от
советских бомб и снарядов? Но надо помнить, что немцы при отступлении
эвакуировали население не из-за заботы о его безопасности, а чтобы
лишить противника пополнения и тружеников и получить столь необходимую
рейху рабочую силу. Выступая 24 апреля 1943 года перед командным составом 2-го танкового корпуса СС, рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер заявил: «…мы
должны вести войну с мыслью о том, как лучше всего отнять у русских
людские ресурсы – живыми или мертвыми? Мы это делаем, когда мы их
убиваем или берем в плен и заставляем по-настоящему работать, когда мы
стараемся овладеть занятой областью и когда мы оставляем неприятелю
безлюдную территорию. Либо они должны быть угнаны в Германию и стать ее
рабочей силой, либо погибнуть в бою. А оставлять врагу людей, чтобы у
него опять была рабочая и военная сила, по большому счету, абсолютно
неправильно. Такое нельзя допустить. И если в войне будет
последовательно проводиться эта линия на уничтожение людей, в чем я
убежден, тогда русские уже в течение этого года и следующей зимы
потеряют свою силу и истекут кровью».
