Полк направился не на позиции Спасской Полисти, а левее к Мясному Бору, за шоссейную и железную дороги. Как я узнал после, оставалась задача окружения Чудовской группировки немецких войск силами 2-й Ударной армии и соединения с войсками 54-й армии.

Первый батальон подавил сопротивление немцев на Керести. Далее полк двинулся к Финеву лугу. Паек давали сухой: в пачках кашу или гороховый суп. Противник оказывал сопротивление особенно у населенных пунктов, но больших оборонительных сооружений у него здесь не было, и он после боя отходил, а мы продвигались успешно.

Повернули правее лесами к железной дороге и встретили большое сопротивление.

Вели бои.

Я продвигался со связью с передовыми рядами пехоты, так как в батальонах связи уже не было. Продвинулись ближе к железной дороге, здесь у немцев была организована и устроена хорошая оборона.

В основном из-за недостатка боевых средств и невыгодных позиций опять имели значительные потери состава. Против нас была слышна стрельба 54-й армии, продвигавшейся к нам на соединение.

Утром послал Гончарука в тыл полка к повозке, чтобы взял один аппарат для замены поврежденного пулей. Ждем, ждем, его все нет. Во второй половине дня звонят по телефону. Отвечаю: «Слушаю». Из заградотряда спрашивают:

— У вас боец Гончару к есть?

— Есть.

— Где он сейчас?

— Послал к повозке за аппаратом, до сих пор нет.

— Почему он ходит в немецкой шинели?

— Свою сжег, снял с убитого немца и носит, пока свою не достанет. Через некоторое время идет Гончарук, ругается.

— Вот, — говорит, — тыловые крысы задержали меня, посадили под охрану и держат. Не верят, что я свой, русский. Немцев не видят, так своих ловят.

Обмундирование у состава было такое: ватный костюм, шинель, валенки и шапка-ушанка с ватным верхом. Ватная одежда горела быстро, как открытый порох. Потушить ее было трудно. Когда при переходах удавалось погреться у костра, бойцы дремали и сжигали одежду или валенки. Для замены снимали с убитых, еще не окоченевших. Были случаи, когда еще только ранен, живой, а с него уже валенки снимают. Он говорит:

— Я живой, а ты уже валенки стаскиваешь.

Когда талых трупов не было, некоторые отрубали или отламывали ногу и у костра стаскивали освобожденные валенки. Так было всю зиму.

Потом с этого участка нас сняли и направили на продвижение вперед. Блесной местности большого сопротивления не было. Отдельные части для прикрытия отстреливались.

Когда мы опять подошли к железной дороге, комроты Маликов немного отклонился от пути пехоты, попал на засаду или кукушку и был убит. Из офицеров в роте остался я один.

К ночи подошли к железной дороге, оставалось метров сто. Любань находилась от нас по карте километрах в шестнадцати. Ночь была очень морозной. Командир полка с комиссаром выкопали маленькую ячейку и поместились в ней. У нас нечем было копать землю, мы замерзали. Чувствую, до утра мы замерзнем совсем.

— Давайте копать штыками себе ячейку, — говорю, — потом закроем палаткой и будет теплее.

Отошел несколько метров от КП и стал копать. Хорошо взялся за это и пожилой боец Пономарев. После начали помогать и другие. А боец Воронов молодой, здоровый, только что окончивший московский институт, сидит мерзнет, из носа бежит.

— Помогай, — говорю, — будешь работать, немного отогреешься, потом под палаткой будет теплее.

Но он не стал работать и замерз.

Немец занимал укрепленную позицию по насыпи железной дороги. Он имел все виды оружия и боеприпасов было у него достаточно. А мы утром пошли в наступление с неполным составом полка, с пулевым оружием и недостатком боеприпасов. Поэтому успеха не добились и понесли большие потери.

Командование отошло назад от переднего края обороны на полтора километра и организовало там командный пункт. Нас оставили на переднем [73] крае, как пехоту, которой осталось совсем мало. Яму свою мы еще раскопали и сделали землянку. Землю набросили в сторону противника. Сверху заложили палками толщиной 5–7 сантиметров и засыпали тонко землей, оставив одно отверстие, чтобы залезать туда. Землянка не возвышалась, а была ниже насыпи земли.

Пехоты здесь не было, и мы держали оборону, как пехота. Имели ручной пулемет. Вправо были наши дежурные точки, а далее пехотные точки по фронту. В землянку вмещалась смена в три ряда, человек девять. Внизу даже вспотеешь, а один сидит в отверстии, дежурит под палаткой с пулеметом...»

В отличие от М.С. Хозина и К.А. Мерецкова немцы знали, что в действительности происходит во 2-й Ударной армии.

- записал 1 марта 1942 года начальник Германского генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Ф. Гальдер.

А 2 марта состоялось совещание у фюрера, на котором присутствовали командующий группой армий «Север», командующие армиями и командиры корпусов. Решено было с 7 до 13 марта перейти в наступление на Волхове.

Обратим внимание на нестыковку дат.

По Ф. Гальдеру получается, что 2-я Ударная армия была отрезана уже 1 марта, в то время как наши источники утверждают, что окружение ее произошло только в середине марта.

Противоречие это чисто терминологическое.

Согласно воспоминаниям комиссара 280-го автобата Л.К. Гуйвмана, начальник тыла Волховского фронта генерал Анисимов, инструктируя офицеров, говорил, что если из двухсот машин во 2-ю Ударную армию прибудет восемьдесят — отлично. Шестьдесят — хорошо. Пятьдесят — удовлетворительно.

То есть удовлетворительными считались 75-процентные потери. Но это ведь уже не снабжение Ударной армии. Это — прорыв в Ударную армию, которая действительно была отрезана немцами от своих тылов.

Понимая, что трусливая ложь М.С. Хозина и К.А. Мерецкова ведет к катастрофе, И.В. Сталин принял в начале марта 1942 года решение о замене [74]командующих фронтами. В Ленинград, чтобы заменить М.С. Хозина, отправился Л.А. Говоров, на Волховский фронт — А.А. Власов.

Напомним, что под Москвой 20-я армия Власова и 5-я армия Говорова наступали рядом. Рядом, по замыслу товарища Сталина, предстояло Говорову и Власову сражаться и под Ленинградом.