Оправдывая и
одновременно направляя эти социальные устремления, Л. Д. Троцкий, выступая в
сентябре 1917 г. на Демократическом совещании, говорил: «Борьба между
демократией и имущими классами неизбежна сейчас после того, как революция, по
выражению имущих классов, разнуздала низы. Борьба эта, все обостряясь,
проделает весь законный цикл развития, и никакое красноречие, никакие программы
не смогут приостановить это развитие. Когда в таком великом историческом напряжении
борются классы собственности и угнетенные, то объектом ее является сознательно
или бессознательно государственная власть, как тот аппарат, при помощи которого
можно либо отстаивать собственность, либо произвести в ней глубокие социальные
изменения»[481].
Обострение
социальной и политической борьбы в стране сопровождалось прогрессирующим
разложением русской армии и новыми поражениями на фронте, примером чего стала
сдача Риги и высадка немецкого десанта на остров Эзель и в район Моонзундских
укреплений, несмотря на проявленный героизм матросов Балтийского флота. После
корниловского выступления произошел окончательный разрыв между офицерским
составом и солдатской массой, которая видела в своих командирах не только
«контрреволюционеров», но и главную помеху к немедленному прекращению войны.
Как отмечалось в сводке донесений военно‑политического отдела Ставки о
настроении армии с 14 октября по 30 октября 1917 г., «главными мотивами,
определяющими настроение солдатских масс, по‑прежнему являются неудержимая
жажда мира, стихийное стремление в тыл, желание поскорее прийти к какой‑нибудь
развязке… Армия представляет собой огромную, усталую, плохо одетую, с трудом
прокармливую, озлобленную, толпу людей, объединенных жаждой мира и всеобщим
разочарованием»[482]. Этой жаждой мира проникнуты тысячи и тысячи
солдатских писем, направлявшихся с фронта в первую очередь в адрес Советов.
Если в первое время после Февральской революции в них содержались по
преимуществу просьбы «похлопотать насчет мира», то осенью 1917 г. в них звучали
грозные предупреждения добиться желанного мира силою оружия. «Одну шайку во
главе царя прогнали, сейчас другая, во главе Керенского, засела. Вот вам мысль
солдата, – читаем в одном из таких писем. – Скажете, что пишет
провокатор. Нет, я ваш друг. Предупреждаю, а там смотрите сами, тогда увидите,
все солдатские комитеты уже бессильны. Вы у них отобрали власть за то, что они
стояли за солдат, словом, – вы, буржуи, притворились в народников. Хотите
страну сделать пустыней. У жен наших забираете хлеб, с плачем его выработанный.
Враги вы народа. Вы – предатели России. Предали Россию Англии и Франции»[483].
Как видно из этого письма, солдаты имели свои представления о «врагах народа» и
«предателях России». Показательно, что состоявшееся во второй половине сентября
Демократическое совещание, не сумевшее прийти к согласию ни по одному из
обсуждаемых вопросов, нашло «общий язык для всей демократии без различия
направлений фракций и национальностей» только в лозунге «Да здравствует
международный мир!»[484].
Военные и
политические круги Германии, крайне заинтересованные в развитии событий в
России по худшему сценарию и стремившиеся помочь их форсировать, увидели
наконец‑то реальную перспективу достижения сепаратного мира с Россией. «К
сожалению, разложение на фронте в России и успехи немцев (из них первейший –
взятие Риги) позволили германскому правительству возложить все надежды на
большевиков и поставить дерзкую, но, увы, осуществившуюся задачу вынудить
Россию выйти из войны не путем соблазнов правительства, как это практиковалось
до сих пор, а путем его свержения и замены таким, которое могло бы решиться на
сепаратный мир, – писал впоследствии видный российский дипломат Г. Н.
Михайловский. – Это была новая тактика германского правительства. Она
давала ему возможность игнорировать, как и в бисмарковские времена,
парламентскую оппозицию, которая, по нашим сведениям, была бы не прочь
сговориться с Временным правительством на умеренных началах. Если бы Временное
правительство захотело последовать примеру германского вмешательства в русские
дела и поддержать парламентскую оппозицию так, как германское правительство
поддерживало большевиков, то финал войны мог бы быть иным»[485].
Хотя Михайловский и не привел в своих обширных «Записках» ни одного конкретного
и достоверного примера того, как германское правительство поддерживало
большевиков, его мнение представляет для нас интерес прежде всего потому, что
позволяет получить представление о том, что мог тогда знать об этих отношениях
правительственный чиновник, не имевший возможности познакомиться с материалами
следственной комиссии или с документами МИД Германии.
Впрочем, и
теперь, когда эти документы опубликованы, мы не так уж много знаем о формах и
размерах поддержки большевиков со стороны Германии. Если говорить о самом
критическом периоде – кануне прихода большевиков к власти – то нам известен
здесь лишь один документ – это телеграмма статс‑секретаря иностранных дел
Кюльмана представителю МИД при Ставке от 29 сентября 1917 г. Телеграмма была
предназначена для информации Верховного главнокомандования, и Кюльман, опытный
дипломат, чья карьера начиналась еще в 1900 г. в Петербурге, где он занимал
должность атташе в германском посольстве, умел преподнести результаты
деятельности своего ведомства. «Военным операциям на Восточном фронте,
подготовленным в большом масштабе и выполненным с успехом, сильно помогает
интенсивная подрывная деятельность внутри России, организованная министерством
иностранных дел, – искусно связывал он военные успехи армии с тайными
операциями своего ведомства. – Мы заинтересованы, в первую очередь, в
возможно большем развитии националистических и сепаратистских устремлений и
поддержке революционных элементов. Мы занимаемся этим уже довольно долгое время
в полном соответствии с указаниями политотдела генштаба в Берлине (капитан фон
Хюльзен). Наша совместная работа принесла ощутимые плоды. Без нашей постоянной
поддержки большевистское движение никогда не смогло бы достигнуть такого
размаха и влияния, какое оно сейчас имеет. Все говорит за то, что это движение
будет расти и дальше, так же, как и финское и украинское сепаратистские
движения»[486].
Вместе с тем
вызывает удивление полное отсутствие в служебном документе всякой конкретики и
фактуры. Казалось бы, после июльского поражения большевиков было столько важных
позитивных, в том числе и для германской стороны, событий, что можно было бы
записать их и на свой счет, и уж, конечно, высказаться более определенно о
перспективах большевистского движения, но для этого надо было, по крайней мере,
владеть детальной информацией. Кюльман же просто констатирует возросшее влияние
большевиков и связывает это с поддержкой немецкой стороны. В данном случае мне
это представляется не очень убедительным, и создается впечатление, что
германский МИД делил лавры с большевиками без веских на то доказательств.
Нет
сомнения, что спецслужбы Германии вели подрывную работу против России в широких
масштабах, ее многочисленные агенты, шпионы, диверсанты, провокаторы
действовали на фронте и в тылу, и это не было большим секретом. 17 октября 1917
г. «Вестник Временного правительства» опубликовал обращение Главного управления
Генерального штаба к населению в связи с усилившейся деятельностью вражеской
агентуры. В нем сообщалось, что только с мая по октябрь 1917 г. арестовано 24
вражеских шпиона, усилия которых были направлены, помимо сбора разведывательной
информации, на разрушение дисциплины в русской армии, на развал экономики и
разложение нравственного состояния нации. Поэтому все население призывалось
«следить за подозрительными лицами, замечать странные явления, но не
самовольничать»[487].
Что же
касается еще одного документа о финансовой поддержке большевиков –
упоминавшейся ранее телеграммы Кюльмана представителю МИД при Ставке от 3
декабря 1917 г., то здесь, по‑моему, требуется комментарий. И совсем не потому,
что следственной комиссии Временного правительства не удалось обнаружить
«немецкие миллионы» в финансировании «Правды». Напомню, что в этом документе
утверждалось, что «только когда мы по разным каналам и под разными предлогами
обеспечили большевикам постоянный приток фондов, они сумели проводить
энергичную пропаганду в своем главном органе «Правде» и значительно расширить
прежде всего слабый базис своей партии»[488]. Кстати, «немецких
миллионов» не удалось пока найти и в документах ЦК большевиков дооктябрьского
периода. В октябре 1917 г. расходы большевистского руководства составили 140
тыс. 816 руб. 79 коп., и на момент Октябрьского вооруженного восстания в
Петрограде в партийной кассе ЦК большевиков имелось 8 тыс. 245 руб. 45 коп.[489].
В связи с утвердившимся в литературе тезисом о немецком финансировании
большевистской печати в 1917 г. сложилось расхожее мнение о ее полном
преобладании на фронте, между тем это далеко не факт. По подсчетам современных
исследователей, в марте – октябре 1917 г. в России выходило до 170 военных
газет, из которых только около 20 были большевистского направления, в то время
как эсеро‑меньшевистскую линию проводили до 100 печатных органов[490].
При этом почему‑то никто не задается вопросом – на какие деньги издавалось
такое огромное количество газет? Почему они не смогли нейтрализовать
большевистскую прессу? По‑видимому, «энергичная пропаганда» большевиков
объяснялась не только щедрым финансированием, но и чем‑то еще более
существенным. В донесении А. Ф. Керенскому с Северного фронта от 30 сентября
1917 г. отмечалось, что «умеренные органы печати считаются буржуазными и
контрреволюционными, равно как и читающие их. Большевистские же издания
пользуются широкой популярностью»[491]. Главнокомандующий Северным
фронтом генерал В. А. Черемисов, разрешив в начале октября 1917 г.
финансирование из казенных средств газеты «Наш путь», стоявшей на
большевистской платформе, комментировал это следующим образом: «Если она и
делает ошибки, повторяя большевистские лозунги, то ведь мы знаем, что матросы –
самые ярые большевики, а сколько они обнаружили героизма в последних боях. Мы
видим, что большевики умеют драться. При этом – у нас свобода печати»[492].
К тому же командование предпочитало иметь лучше большевистские газеты, чем
немецкие на русском языке. На том же Северном фронте распространялись
выходившие на русском языке немецкие газеты «Товарищ», «Западная Двина»,
«Русский вестник», «На берегах Двины» и др.[493]. Знакомясь с
прессой 1917 г., можно прийти к заключению, что не одни большевики повинны в
моральном разложении русской армии. Кадетская «Речь» регулярно помещала на
своих страницах материалы о прогрессирующем развале фронта, эсеровская «Воля
народа» восторгалась высоким боевым духом немецкой армии и подвигами ее
летчиков.
Подрывной
работой Германии против России было озабочено не только Временное
правительство, но и его союзники. Если Франция активно использовала в целях
противодействия ей свою разведку, то США стремились нейтрализовать немецкую
пропаганду посылкой в Россию многочисленных миссий различного назначения и
характера. Прибывший в июне 1917 г. в Петроград во главе специальной миссии
бывший государственный секретарь Э. Рут писал действующему государственному
секретарю Лансингу: «Я прошу Вас понять, что Германия атакует Россию своей
пропагандой и тратит сотни миллионов, по меньшей мере миллион долларов
ежемесячно, чтобы овладеть сознанием русского народа». Предлагая усилить
пропаганду на фронте и таким образом удержать русского солдата на фронте, Рут
просил для начала выделить 100 тыс. долларов. «Все мы согласны, – пояснял
он, – что распространение информации должно быть поставлено на более
широкой основе. По меньшей мере 5 млн. долларов может быть таким образом
израсходовано с огромной выгодой. Это будет меньше, чем стоимость содержания
пяти американских полков, а возможность удержать 5 миллионов русских на фронте
против Германии значит во много раз больше пяти полков»[494].
Руководитель миссии американского Красного Креста директор Федерального резервного
банка Нью‑Йорка У. Томпсон, проникнувшийся вскоре после прибытия в Петроград
пониманием опасности большевизма, предлагал бороться с ним путем
«просветительной работы в русском народе». Агитируя за план Томпсона в
Вашингтоне, один из его помощников, Г. Хэтчинс излагал его суть следующим
образом: «Если удастся с помощью воспитательных мер отвратить русских от
большевиков, Россия будет продолжать войну, Восточный фронт будет опасен, война
будет выиграна. Если же предоставить дела их естественному течению, Россия
впадет в состояние хаоса, к власти придут экстремисты, а немцы победят в войне»[495].
Чтобы этого не случилось, Томпсон создал в Петрограде Комитет гражданского
просвещения, на финансирование которого для начала он хотел получить у
президента США В. Вильсона 1 млн. долларов, а начиная с октября 1917 г. по 3
млн. долларов ежемесячно[496]. Во главе Гражданского комитета
грамотности, как окончательно стала называться эта просветительская
организация, была поставлена видная деятельница партии социалистов‑революционеров,
«бабушка русской революции» Е. К. Брешко‑Брешковская. Томпсон, встретившись с
Е. К. Брешко‑Брешковской в присутствии личного секретаря Керенского Д. Соскиса,
согласился выделить Гражданскому комитету грамотности 2 млн. долларов, чтобы он
«мог иметь собственную прессу и нанять штат лекторов, а также использовать
кинематографические средства обучения». По свидетельству Соскиса, Томпсон,
передавая Брешко‑Брешковской пакет с 50 тысячами рублей, сказал: «Это Вам для
того, чтобы тратить, как Вам будет угодно». Еще 2 млн. 100 тыс. руб. были
внесены на текущий банковский счет Гражданского комитета грамотности[497].
Позднее, после Октябрьского вооруженного восстания в Петрограде, об этой
встрече и о пропагандистской кампании на американские деньги, станет известно
из печати. Перепечатывая этот материал, «Правда» поместила его под заголовком
«Эсеры и оборонцы на содержании американских банкиров». Будучи вынужденной
оправдываться, Брешко‑Брешковская рассказала в печати интересные детали.
Признав, что в ее распоряжение был выдан 1 млн. долларов, она не скрывала, что
на эти деньги «тотчас же умножила как издательства партии социалистов‑революционеров,
так и число провинциальных газет». «Кроме того, – продолжала Брешко‑Брешковская, –
эта помощь дала мне возможность разослать готовой литературы по разным
губерниям более чем на 500 тыс. руб., да отправить на фронт более чем на 100
тысяч. Большая часть суммы уже издержана, другая продолжает тратиться Комитетом
гражданского просвещения. И если мои друзья‑американцы предложат мне еще и еще
крупные суммы на просвещение нашего темного народа, я с охотой и благодарностью
приму их, отвечая лично за употребление»[498].
Действительно,
«бабушка русской революции» распорядилась американским миллионом по‑своему,
употребив его не только на нужды возглавляемого ею Гражданского комитета
грамотности, но и своей фракции «Воля народа» в эсеровской партии. На
американские деньги осенью 1917 г. по всей России было создано около 20 новых
печатных изданий, которые, по мысли их организаторов, должны были
нейтрализовать большевистскую пропаганду и тем самым помочь удержаться у власти
А. Ф. Керенскому, в поддержку которого выступал пожертвовавший миллион долларов
У. Томпсон. Увы, можно сказать, что деньги были выброшены на ветер, который уже
не мог разогнать тучи, сгустившиеся над Временным правительством. Не помогла и
такая низкопробная акция, как издание «Народной правды», провокаторской
подделки под закрытую большевистскую «Правду». Экземпляр первого номера этой
газеты, напечатанного 12 сентября 1917 г. в типографии «Копейка», в ту же ночь
попал в руки большевиков, и в «Рабочем пути» немедленно появилось обращение:
«Товарищи! Вышла хулиганская газета «Народная правда», бойкотируйте ее»[499].
Эффект неожиданности появления нового антибольшевистского органа в столице
Рабочий путь. 1917. 13 сентября был сорван, и организаторам этой затеи пришлось
отложить его выпуск до более подходящего момента. Появившийся 3 октября 1917 г.
первый номер «Народной правды» подтвердил, что литературно‑провокационный
замысел инициаторов этого издания состоял именно в попытке использования
названия большевистской газеты в борьбе с «предателями родины» и «изменниками».
Главной мишенью «Народной правды» были большевики. Из номера в номер за
подписью «Матвей Кожемякин» печатался фельетон, направленный против Ленина.
Набором своих обвинений в адрес большевиков «Народная правда» смело соперничала
с застрельщиками антибольшевистской кампании – газетами «Живое слово», «Новая
Русь», «Общее дело». Но запала и материала «Народной правде» хватило ненадолго:
20 октября 1917 г. вышел ее последний номер. Эстафету подхватило «Новое время»,
которое начало с 18 октября печатать серию материалов под заголовком «В сетях
черной измены и провокации (дела большевиков в июльские дни)». Однако эта тема
отражала уже вчерашний день, а на повестке дня было новое выступление
большевиков, о приближении которого писала пресса, говорили на фабриках и
заводах, в трамваях и длинных очередях за хлебом.
Как
известно, в середине сентября 1917 г. Ленин направил из Гельсингфорса в
Петроград свои письма – «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и
восстание», адресованные ЦК, ПК и МК большевиков. Менее известно, что при
обсуждении этих писем на заседании ЦК 15 сентября многие его члены сочли содержавшиеся
в них предложения неприемлемыми для настоящего момента и проголосовали за
сохранение этих писем только в одном экземпляре. При этом ЦК поручил своим
представителям в Петербургском комитете и Военной организации большевиков
«принять все меры, чтобы не возникло каких‑либо выступлений в казармах и на
заводах»[500]. Чего, собственно говоря, испугались Каменев, Зиновьев
и другие большевистские руководители, решив ослушаться своего нетерпеливого
вождя? Ведь он их уверял, что большинство народа за них, большевиков, что,
«предлагая тотчас демократический мир, отдавая тотчас землю крестьянам,
восстанавливая демократические учреждения и свободы, помятые и разбитые
Керенским, большевики составят такое правительство, какого никто не свергнет»[501].
К тому же и «сепаратному миру между английскими и немецкими империалистами
помешать должно и можно, только действуя быстро»[502]. Правда, здесь
же Ленин утверждал, что активное большинство революционных элементов обеих
столиц, оказывается, достаточно, чтобы «увлечь массы, победить сопротивление
противника, разбить его, завоевать власть и удержать ее», и потому считал
возможным не ждать начала стихийного взрыва недовольства масс. Вот это‑то и
настораживало не столь решительных членов ЦК, связывавших определенные надежды
с Демократическим совещанием и выборами в Учредительное собрание и не желавших
попасть еще раз в положение вождей подвергнутой остракизму политической партии.
Но Ленин снова и снова атакует ЦК письмами и записками с настойчивыми
предложениями покинуть Демократическое совещание, бойкотировать Предпарламент,
готовить восстание. Перебравшись в Выборг, он пишет статью «Кризис назрел»,
которую начинает со слов: «Нет сомнения, конец сентября принес нам величайший
перелом в истории русской, а по всей видимости, также и всемирной истории…»[503].
В начале военных выступлений на флоте в Германии вождю большевиков уже видится
канун всемирной пролетарской революции, а его соратники в Петрограде никак не
хотят этого замечать и продолжают оставаться в Предпарламенте. И тогда он
решает обратиться к собравшейся в те дни питерской городской конференции
большевиков с письмом, в котором бросает на чашу весов в пользу восстания
последний аргумент: заговор империалистов против русской революции. «Не
доказывает ли полное бездействие английского флота вообще, а также английских
подводных лодок при взятии Эзеля немцами, в связи с планами правительства
переселиться из Питера в Москву, – писал Ленин, – что между русскими
и английскими империалистами, между Керенским и англо‑французскими
капиталистами заключен заговор об отдаче Питера немцам и об удушении русской
революции таким путем»[504]. Помимо всего прочего, этим вопросом
большевистский лидер как бы снимал с себя обвинение в шпионаже в пользу
Германии и указывал на действительного пособника Германии – Керенского. Но на
делегатов петроградской конференции большевиков этот аргумент не произвел
должного впечатления. Заслушав адресованное им письмо Ленина, призывавшее «все
силы мобилизовать, чтобы рабочим и солдатам внушить идею о безусловной
необходимости отчаянной, последней, решительной борьбы за свержение
правительства Керенского» и содержавшее подготовленную с этой целью резолюцию,
они не поддержали его предложение обратиться в ЦК, чтобы он принял «все меры
для руководства неизбежным восстанием рабочих, солдат и крестьян для свержения
противнародного и крепостнического правительства Керенского»[505].
Впрочем, это не было большой неожиданностью для вождя большевиков: руководство
столичной организации, хотя и было настроено решительно, но выделялось своей
самостоятельностью, и даже не побоялось в свое время отвергнуть с первого раза
его Апрельские тезисы.
Но какое это
уже имело значение, когда большевистская фракция под давлением Ленина и при
поддержке Троцкого все‑таки вышла из Предпарламента, когда сам большевистский
лидер тайно вернулся в Петроград и сразу же потребовал собрать немедленно ЦК с
целью решить, наконец, судьбу восстания. И она была решена 10 октября 1917 г.
на тайном заседании ЦК, на котором присутствовало 12 членов из 21. После
страстного выступления Ленина за восстание голосовали вместе с ним 10 членов ЦК
– Троцкий, Сталин, Свердлов, Урицкий, Дзержинский, Коллонтай, Бубнов,
Сокольников, Ломов (Оппоков), и двое – Каменев и Зиновьев – против. Последние
посчитали необходимым разъяснить свою позицию и обратились к ведущим
большевистским организациям с заявлением. В нем они предупреждали, что
«объявлять сейчас вооруженное восстание – значит ставить на карту не только
судьбу нашей партии, но и судьбу русской и международной революции», потому что
«в России за нас большинство рабочих и значительная часть солдат. Но все
остальное под вопросом»[506]. Однако отстоять свою позицию и
преодолеть ленинское влияние Каменеву и Зиновьеву было не под силу, и они,
будучи заклейменными как «штрейкбрехеры революции», сдались на милость вождя
еще до начала восстания. Троцкий не преувеличивал, когда позднее писал в своем
дневнике, что если в октябре 1917 г. в Петрограде не было бы Ленина и его, то и
не было бы Октябрьской революции.
Тем не менее
исходившее от двух авторитетных членов ЦК и получившее распространение в
большевистских кругах предостережение не переоценивать степень готовности
рабочих и солдат идти на восстание вызывало необходимость обсудить этот вопрос
более обстоятельно на всех уровнях большевистского руководства. Нельзя было не
считаться и с тем, что против восстания выступали левые эсеры, сотрудничавшие с
большевиками в Петроградском Совете и стремившиеся к образованию
социалистического правительства на Втором Всероссийском съезде Советов. Орган
левых эсеров «Знамя труда» предупреждал, что «выступление рабочих и солдат в
данный момент было бы злейшим преступлением», что «те, кто призывает массы к
выступлению… для захвата власти, лгут: их призыв есть призыв не к победе
народной воли, но к ее самоубийству»[507]. В том же духе высказался
в середине октября 1917 г. на Первой Всероссийской конференции фабзавкомов один
из лидеров левых эсеров Б. Камков: «Итак, мы приближаемся к созданию однородной
власти. Возникает вопрос, как реализовать эту власть. Можно ли, допустимо ли
организовать ее революционным натиском одного города? Как рев