Итак, вооруженный мятеж был организован экстремистски
настроенными большевистскими лидерами только в столице. Они и не рассчитывали
на поддержку населения, более того, действовали вопреки твердой позиции
Советов, лояльных Временному правительству. То, что разброд и шатание начались
на всех партийных уровнях, показали результаты голосования по докладу «О
текущем моменте». В поддержку резолюции высказались 28 делегатов, столько же
воздержались, а 3 голоса было подано против[1].
Встревоженный политической ситуацией, Центральный Комитет
созвал 13 июля тайное расширенное совещание, в котором приняли участие
представители Петербургского комитета, Военной организации при ЦК РСДРП(б),
Московского областного бюро, Московского окружного комитета. Среди участников
совещания: Бухарин, Бубнов, Бокий, Володарский, Лацис, Молотов, Ногин, Невский,
Ольминский, Подвойский, Рыков, Сталин, Свердлов, Сокольников, Савельев.
Устроители совещания ставили перед собой задачу: не дать низовым организациям
окончательно распасться или уйти из‑под влияния ЦК; выработать новую тактику,
чтобы сохранить руководящую роль в деморализованной рабочей среде и в
солдатских массах. Но фактически в течение двух дней шла острая дискуссия по
существу тезисов Ленина{238}, в которых содержались оскорбления в адрес
Временного правительства и прессы, выпады против Советов, социалистов‑революционеров
и меньшевиков, которые якобы «предали дело революции, отдав его в руки
контрреволюционерам и превратив себя и свои партии и Советы в фиговый листок
контрреволюции»{239}. Ленин выступает и против лозунга «Вся власть Советам!»,
призывает сочетать легальную работу с нелегальной, советует «собрать силы,
реорганизовать их и стойко готовить к вооруженному восстанию»{240}. Особенно
ожесточенно критиковали Ленина Володарский, Рыков, Ногин, а голосование
окончательно расставило все по своим местам: из 15 участников совещания 10
отвергли тезисы Ленина. В принятой резолюции нашли отражение противоположные
взгляды, которые и определили задачи партии в сложившихся условиях. В ней ни
слова не говорилось ни о необходимости приступать к подготовке вооруженного
восстания, ни об отказе от лозунга «Вся власть Советам!». В равной степени
участники совещания (его большинство) не отрицали дальнейшего участия в
революции меньшевиков и эсеров. Напротив, было принято решение о приглашении
эсеров на VI съезд РСДРП(б). Констатируя, что Временное правительство не в
состоянии обеспечить решение основных проблем, резолюция наметила основные
задачи партии:
• разоблачение контрреволюционных мероприятий;
• критика политики руководителей мелкобуржуазных
партий;
• работа партии по укреплению позиции революционного
пролетариата;
• подготовка сил для решительной борьбы за
осуществление программы большевистской партии{241}.
Итоги совещания отчетливо показали, что между Центральным
Комитетом и Лениным по многим вопросам существуют принципиальные
разногласия{242}.
Ознакомившись с резолюцией совещания и протестуя против ее
содержания, Ленин пишет статью «К лозунгам», в которой вновь обрушивается на
Временное правительство за репрессивные меры против участников мятежа 3–4 июля,
беспардонно поносит эсеров и меньшевиков, которые якобы «оказались фактически
участниками и пособниками контрреволюционного палачества»{243}. «Советы, –
пишет он, – похожи на баранов, которые приведены на бойню, поставлены
под топор и жалобно мычат »{244}.
Как мы уже говорили, основная масса рабочих и солдат
отвернулась от большевиков{245}. Это признавали многие видные деятели Военной
организации – Подвойский, Кедров, Ильин‑Женевский, которые после июльских
событий тайно встретились на квартире Г. Ягоды, чтобы разобраться в
последствиях мятежа, определить понесенные потери, наметить стратегию
дальнейших действий и, по возможности, наладить организационно‑агитационную
работу в армии{246}.
Положение дел усугублялось еще и тем, что большевики
лишились своих органов печати: были закрыты «Правда», «Труд», «Солдатская
правда» и другие издания. Возник конфликт между Центральным Комитетом и Военной
организацией, поскольку последнюю не устраивало подчиненное положение в
партийной структуре. Ликвидировали и главную опору мятежников: разоружили 1‑й
пулеметный, 180‑й пехотный и гренадерский полки, дислоцированные в
Петроградском гарнизоне. Войсковые части, находившиеся под влиянием
большевиков, вскоре после июльских событий были отправлены на фронт. И,
наконец, изолировали многих опытных большевистских лидеров и активных членов
«Военки»: в «Крестах»{247} и других петроградских тюрьмах содержались Троцкий,
Коллонтай, Каменев, Луначарский, Раскольников, Антонов‑Овсеенко, Дыбенко,
Рошаль, Ремнев, Сахаров. Только в «Крестах» сидело около 130 человек,
арестованных по политическим мотивам. Более 10 большевиков, получивших ранения
на улицах Петрограда во время июльской перестрелки, содержались под надзором в
Николаевском военном госпитале{248}. Кроме них, в районных управлениях и на
гауптвахтах сидели Крыленко, Тер‑Арутюнянц, Дашкевич, Вишневетский, Дзениц,
Коцюбинский, Баландин, Куделько, Клим, Занько, Ермолаев, Булин, Коновалов,
Егоров, Полуэктов, Фирсов, Русинов, Плотников, Плясов, Васильев{249} и другие.
Следует отметить, что заговорщики оказались под мощным
«огнем» общественного осуждения. «Большевики, – говорилось в редакционной
статье газеты «Живое слово», – скомпрометированы, дискредитированы и
уничтожены… Мало того. Они изгнаны из русской жизни, их учение бесповоротно
провалилось и оскандалило и себя и своих проповедников перед целым светом и на
всю жизнь»{250}.
Однако автор этой статьи явно недооценивал вождя большевиков,
который готовился к реваншу. Наивному журналисту и в голову не приходило, что
упрямый и самоуверенный Ульянов не только не смирился с поражением, но даже не
внял совету самого Ф. Энгельса, который как‑то предупредительно заметил,
что «всякие заговоры не только бесполезны, но даже вредны»{251}. Он также не
подозревал, что вожак путчистов планирует новый заговор. Заговор, который
приведет к неисчислимым человеческим жертвам, бедствиям и страданиям десятков
миллионов россиян. Именно об этом заговоре и думал Ленин, находясь вместе с
Зиновьевым в окрестностях Сестрорецка[2]. Здесь большевистский
вождь приступает к разработке нового плана захвата власти, работает над
«развитием» учения марксизма о государстве, пытаясь обосновать необходимость и
неизбежность гражданской войны в так называемый «переходный период от
капитализма к коммунизму» и старается доказать, что «этот период неминуемо
является периодом невиданно ожесточенной классовой борьбы, невиданно острых
форм ее, а следовательно, и государство этого периода неизбежно должно быть
государством по‑новомудемократическим (для пролетариата и неимущих вообще) и по‑новомудиктаторским (против буржуазии)»{253}.
Но это были, по словам Бердяева, всего лишь бредовые
«теории» «примитивного материалиста»{254}, потерпевшего жалкое фиаско в попытке
государственного переворота.
* * *
О трагических событиях лета 1917 года написаны сотни научных
работ. Но в связи с тем, что в советской историографии события 3– 4 июля
освещены тенденциозно и, более того, фальсифицированы[3], необходимо внести
ясность и в этот вопрос. Например, в «Истории СССР» (эпоха социализма)
утверждается, что «демонстрация носила мирный характер, Временное правительство
и руководители меньшевистско‑эсеровского ВЦИК учинили над ее участниками
кровавую расправу. Улицы Петрограда были обильно политы кровью рабочих и
солдат. Насчитывалось до 400 убитых и раненых. Выступление 3–4 июля явилось
последней попыткой революционного народа мирным путем (?) добиться решения
вопроса о власти»{255}. Между тем многочисленные показания очевидцев тех
событий свидетельствуют, что вооруженные «манифестанты» вели себя на улицах
Петрограда как бандиты, они первыми открыли огонь из винтовок и пулеметов по
правительственным войскам, в результате чего началась перестрелка. Позднее,
пытаясь оправдать действия участников мятежа, Ленин напишет в статье «Ответ»:
«Если число убитых приблизительно одинаково с обеих сторон, то это указывает на
то, что стрелять начали именно контрреволюционеры против манифестантов, а
манифестанты только отвечали. Иначе равенства числа убитых получиться не
могло»{256}. Но даже несведущему ясно: если бы правительственные войска
действительно внезапно начали стрелять в многотысячную толпу, то количество
убитых «манифестантов» во много крат было бы больше. То, что события 3–4 июля
являлись неудачным и плохо подготовленным мятежом, подтверждается и
высказываниями высших руководителей Военной организации ЦК партии большевиков.
Так, Н. И. Невский в своих воспоминаниях отмечает, что 4 июля
руководители Военной организации ждали от ЦК сигнала, «чтобы довести дело до
конца» {257}. И несомненно, этим делом являлось инспирированное
большевиками контрреволюционное выступление. Еще более откровенно сказал по
этому поводу Луначарский. По его словам, «Ленин в ночь на 4 июля имел
определенный план государственного переворота» {258}.
Как уже говорилось, обвинение Ленина в измене и шпионаже
появилось в печати вскоре после его проезда в Россию через территорию Германии.
Этот факт был настолько подозрителен, что Временное правительство дало указание
провести расследование о возможности существования тайной связи большевистских
лидеров с германскими разведорганами. В печати открыто высказывались
предположения о том, что «Правда» работает на немецкую оборону. Однако это были
лишь слухи, основанные на косвенных фактах, предположениях и догадках. Прямых
улик против большевиков еще не было.
Они появились 28 апреля после того, как в Генеральный штаб
русской армии явился с повинной прапорщик Д. С. Ермоленко. На
допросах он показал, что Ленин является одним из многих действующих в России
агентов германской разведки. Когда же материалы допроса стали достоянием
правительства, то оно поручило членам кабинета министров –
А. Ф. Керенскому, Н. В. Некрасову и
М. И. Терещенко – всесторонне содействовать расследованию столь
серьезного дела, к которому был подключен широкий круг квалифицированных
специалистов. В те июльские дни 1917 года расследование еще не было завершено.
Однако, учитывая сложность политической ситуации, вызванной экстремистскими
действиями руководителей «Военки», призывающих рабочих и солдат быть «во
всеоружии и захватить железнодорожные вокзалы, арсенал, банки, почту и
телеграф»{259}, сотрудники контрразведки, с одобрения министра юстиции
Переверзева, решили использовать часть обвинительных материалов для
разоблачения большевиков и вывода из‑под их влияния рабочих и солдат. С этой
целью руководство контрразведки пригласило бывшего депутата Государственной
Думы от большевистской фракции Г. А. Алексинского и социал‑революционера
В. С. Панкратова и ознакомило их с материалами обвинения Ленина (для
заявления в печати). Подготовленное Алексинским и Панкратовым заявление было
передано вечером 4 июля в редакцию газеты «Живое слово». Это сенсационное
разоблачение было опубликовано в утреннем выпуске 5 июля. Вот его полное
содержание:
«Ленин, Ганецкий и К° – шпионы!
При письме от 16 мая 1917 года за № 3719 начальник штаба
Верховного Главнокомандующего переправил Военному Министру протокол допроса от
28 апреля сего года прапорщика 16 Сибирского стр.(елкового. – А.А.
) полка Ермоленко. Из показаний, данных им начальнику разведывательного
отделения штаба Верховного Главнокомандующего, устанавливается следующее. Он
переброшен 25 апреля сего года к нам в тыл на фронт 6‑й армии для агитации в
пользу скорейшего заключения сепаратного мира с Германией. Поручение это
Ермоленко принял по настоянию товарищей. Офицеры Германского генерального штаба
Шидицкий и Люберс[4]ему сообщили, что такого же рода агитацию
ведет в России агент германского Генерального штаба и председатель Украинской
секции «Союза освобождения Украины» А. Скоропись‑Иолтуховский и Ленин.
Поручено стремиться вести всеми силами к подорванию доверия Русского народа к
Временному Правительству. Деньги на агитацию получаются через некого Свендсона,
служащего в Стокгольме при Германском посольстве. Деньги и инструкции
пересылаются через доверенных лиц.
Согласно только что поступившим сведениям, такими доверенными
лицами являются в Стокгольме: большевик Яков Фюрстенберг, известный более под
фамилией «Ганецкий», и Парвус (доктор Гельфанд). В Петрограде: большевик,
присяжный поверенный М. Ю. Козловский, родственница Ганецкого –
Суменсон, занимающиеся совместно с Ганецким спекуляциями, и другие. Козловский
является главным получателем немецких денег, переводимых из Берлина через
«ДисконтоГезельшафт» на Стокгольм в «Виа‑Банк», а отсюда на Сибирский банк в
Петроград, где в настоящее время на его текущем счету имеется свыше
2 000 000 руб. Военной цензурой установлен непрерывный обмен
телеграммами политического и денежного характера между германскими агентами и
большевистскими лидерами.
По поручению Временного Правительства были выключены вчера
телефоны во всех большевистских организациях, в типографиях, занятых большевиками,
и в частных квартирах большевиков. Ввиду угрозы большевиков захватить
телефонную станцию, на Морскую улицу, к помещению, занимаемому телефонной
станцией, был послан бронированный автомобиль.
По полученным сведениям, большевики готовили нападение на
контрразведывательные отделения Генерального штаба. К помещению, занимаемому
отделением, был выслан бронированный автомобиль»{260}.
В том же номере газеты «Живое слово» была помещена заметка
«Кто разоблачил Ленина?»:
«Комитету журналистов при Временном Правительстве доставлено
за собственноручной подписью члена 2‑й Государственной Думы т. Алексинского и
шлиссельбуржца В. Панкратова следующее письмо:
«Мы, Нижеподписавшиеся, Григорий Алексеевич Алексинский, бывший
член 2‑ой Гос. Думы от рабочих Петрограда, и Василий Семенович Панкратов, член
партии социалистов‑революционеров, пробывший 14 лет в Шлиссельбургской тюрьме,
считаем своим революционным долгом опубликовать выдержки из только что
полученных нами документов, из которых Русские граждане увидят, откуда и какая
опасность грозит Русской свободе, рев. армии и народу, кровью своей эту свободу
завоевавшим. Требуем немедленного расследования.
(Подписи) Г. Алексинский и В. Панкратов»{261}.
Одновременно были отпечатаны листовки о заявлении
Алексинского и Панкратова, которые бесплатно раздавались на каждом углу.
Корреспондент «Петроградской газеты» 9 июля опубликовал
статью, в которой писал, что известие о том, что Ленин – немецкий агент,
вызвало негодование у соседей дома, где в последнее время проживал Ленин на
квартире у Елизарова.
6 июля с комментариями заявления Алексинского и Панкратова
вышло большинство петроградских газет. Со статьей «К позорному столбу!»
выступила газета ЦИК «Голос солдата». «Господа из «Правды», – писал автор
статьи, – вы не могли не понимать, к чему ведет ваш призыв к «мирной
демонстрации»… Вы клеймили правительство, лгали и клеветали на меньшевиков,
эсеров и Советы, создавали панику, пугая призраком еще несуществующей
черносотенной опасности… Теперь, по обычаю всех трусов, вы заметаете следы,
скрывая правду от своих читателей и последователей»{262}.
С резкой критикой в адрес большевиков выступил центральный
орган ЦИК – «Известия». В передовице подчеркивалось: «Итак, по мнению «Правды»,
демонстрация 3 и 4 июля достигла цели. Чего же добились демонстранты 3 и 4 июля
и их признанные официальные руководители – большевики? Они добились гибели
четырехсот рабочих, солдат, матросов, женщин и детей… Они добились разгрома и
ограбления ряда частных магазинов, квартир… Они добились ослабления нашего на
фронтах…»{263}
С гневным осуждением предательства большевиков выступил
известный народник В. Л. Бурцев, опубликовав открытое письмо в
печати. Касаясь агентурной деятельности Ленина и его сподвижников, он писал:
«Среди большевиков всегда играли и теперь продолжают играть огромную роль и
провокаторы, и немецкие агенты. О тех лидерах большевиков, по поводу которых
нас спрашивают, не провокаторы ли они, мы можем ответить: они не провокаторы…
Но благодаря именно им: Ленину, Зиновьеву, Троцкому и т. д. в те проклятые
черные дни 3, 4 и 5 июля Вильгельм II достиг всего, о чем только мечтал… За
эти дни Ленин с товарищами обошлись нам не меньше огромной чумы или холеры»
{264}.
По‑своему отнеслась к обвинениям Алексинского и Панкратова
кадетская газета «Речь». В одной из статей ее автор задавал вопрос:
«Разве Ленин не обелял провокатора Малиновского, разве он не
окружен нечестными Зиновьевыми, разве он не отстаивает вора Радека, разве он не
соратник контрабандиста Ганецкого?.. Уже не будет ни у кого сомнений, что такая
«политика», которую большевики с Лениным во главе вели, может диктоваться
только из Германии, за счет темных источников»{265}.
Не менее хлёстко писал обозреватель той же газеты на
следующий день: «Большевизм скомпрометировал себя безнадежно… Большевизм
оказался блефом, раздуваемым немецкими деньгами»{266}. Газета «Новое время»
требовала от меньшевиков и эсеров «решительным образом отмежеваться от
преступного большевизма и поставить себя выше подозрения в товарищеском
покровительстве Ленину»{267}.
С возмущением воспринял сообщение о делах Ленина искренний
патриот Родины – Георгий Валентинович Плеханов. 6 июля под его председательством
состоялось заседание группы «Единство», на котором был заслушан обстоятельный
доклад Г. Алексинского, Убедившись в предательстве Ленина, Плеханов
написал обличительную статью. «Если его (правительства – А.А. )
глава, – говорилось в статье, – не сомневается в том, что беспорядки,
оросившие кровью улицы Петрограда, организованы были при участии германских
правительственных агентов, то ясно, что оно не может отнестись к ним так, как
должно было бы отнестись, если бы видело в них только печальный плод тактических
заблуждений меньшинства нашей революционной демократии. Беспорядки на улицах
столицы русского государства, очевидно, были составной частью плана,
выработанного внешним врагом России в целях ее разгрома. Энергичное подавление
этих беспорядков должно поэтому со своей стороны явиться составною частью плана
русской национальной самозащиты… Революция должна решительно, немедленно и
беспощадно давить все то, что загораживает ей дорогу»{268}.
11 июля Организационный комитет, игравший роль Центрального
комитета РСДРП меньшевиков, опубликовал в «Рабочей газете» воззвание «Ко всем
членам партии». В нем подчеркивалось: «Преступная авантюра, затеянная ленинским
штабом, могла приобрести такие размеры и стать опасной для дела революции
только потому, что за этим штабом пошли значительные слои рабочих и что социал‑демократия
оказалась слишком слабой, чтобы парализовать демагогию своим организованным
вмешательством… Пора уже сказать громко и ясно, что «большевизм», тот
большевизм, выразителем и вождем которого является Ленин, настолько далеко ушел
от социал‑демократии, настолько пропитался анархо‑синдикалистскими идеями, что
только по недоразумению, по какой‑то силе инерции прикрывается еще знаменем
РСДРП»{269}.
Заявление Алексинского и Панкратова в печати и возмущение общественности
подтолкнули правительство к энергичным действиям. Утром 5 июля была арестована
соучастница германской агентуры в России Е. М. Суменсон. Вскоре в
печати появилось сообщение, что она получала немецкие товары и вырученные
деньги передавала большевикам. Так, «за время с января до начала наступления
русских войск Суменсон было снято с текущего счета 750 тысяч рублей» и осталось
«на текущем счету в банке 180 тысяч рублей»{270}.
В то же утро юнкера захватили редакцию и типографию газеты
«Правда». 6 июля в «Маленькой газете» появилась заметка, в которой сообщалось,
что при обыске обнаружили письмо некоего барона из Хапаранды на немецком языке.
В письме барон «приветствовал большевиков за их действия и выражал надежду, что
большевики возымеют преобладание в Петрограде, что, по его мнению, вызовет
большую радость в Германии». Об этом письме подробно писали многие
петроградские газеты.
С сенсационным сообщением выступила газета «Речь». В статье
«Дело Ленина и К°» говорилось: «Из официального источника сообщают: По
сведениям из Копенгагена, германский социал‑демократ Гаазе, вождь левого крыла
социал‑демократов, проездом в Стокгольм, в беседе в Копенгагене с русским
журналистом утверждал, что известный д‑р Гельфанд, он же Парвус, служит
посредником между германским правительством и вашими большевиками и доставляет
им деньги»{271}.
Вряд ли можно усомниться в достоверности приведенных в
статье фактов: расписка Парвуса о получении денег от немецких властей для
«поддержки революционного движения в России» – лучшее подтверждение тому.
Небезынтересно в связи с этим привести и несколько фактов из
личного архива начальника Петроградской контрразведки Б. В. Никитина.
Он располагал копиями 29‑ти телеграмм, авторами которых были Ленин, Ганецкий,
Коллонтай, Суменсон, Козловский, Зиновьев. Вот текст наиболее характерных:
«Фюрстенберг. Стокгольм. Сальтшэбаден. Номер 86. Получила вашу
123. Ссылаюсь мои телеграммы 84‑85. Сегодня опять внесла 20 000 вместо
семьдесят Суменсон;
…Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Стокгольм. Зовите как можно больше
левых на предстоящую конференцию мы посылаем особых делегатов телеграммы
получены Ульянов Зиновьев;
…Сальтшэбаден. Козловскому. Семья Мери требует несколько тысяч
что делать газет не получаем;
Гиза. Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Финансы весьма затруднительны
абсолютно нельзя дать крайнем случае 500 как убытки оригинал безнадежно пуст
Нюэ Банкен телеграфирует новых 10 000 Суменсон;
Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Номер 90 внесла Русской Азиатской сто
тысяч Суменсон;
Из Стокгольма Суменсон Надеждина 36 Петроград. Телеграфируйте
сколько имеете денег Нестле;
Петроград. Фюрстенберг. Сальтшэбаден. Стокгольм. Номер 22 Банк
вернул взнос 100 000 приехать теперь невозможно. Попросите Татьяну
Яковлевну вернувшись помочь мне она там Суменсон Надеждина 36;